- Новости Австрии
-
Старт сезона рождественских ярмарок в Вене
06.11.2025
Ваттенс: Swarovski сокращает еще 400 рабочих мест
06.11.2025
Верхняя Австрия: Рестораны «ставят» на импортных гусей
06.11.2025
Вена: С ветровой энергией — к отказу от газа
06.11.2025
Айзенштадт: Вино и культура во дворце Эстерхази
06.11.2025
Дорнбирн: Ярмарка «i-Messe» для образования и карьеры
06.11.2025
В Граце стартовала Академия учеников по стоматологии
06.11.2025
Сезон Венских балов должен принести рекорды
05.11.2025
Цены на бассейны в Вене выросли на шесть процентов
05.11.2025
Верхняя Австрия: Скачок прибыли в концерне Kontron
05.11.2025
- Подписаться
-
- Кастинг в Вене
- Услуги в Австрии
- Рекомендуем
- Цирюльник барбершоп
- Компьютерная помощь
- День Победы в Вене
- Песни Победы в Вене
- YouTube
- Услуги в Австрии
-
- Рекомендуем
- Праздники Австрии
Новости
Зигмунд Фрейд Глава 27. Рак
23.04.2008
В течение полных событий и сложных послевоенных лет здоровье Фрейда не вызывало особого беспокойства. Он, как обычно, жаловался на старость. Два дня спустя после своего шестьдесят пятого дня рождения, в мае 1921 года, он писал Ференци, что 13 мартаЧитать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 29. Надежды и ожидания
23.04.2008
Фрейд больше не писал важных статей о теории и практике психоанализа. Его работы до 1926 года в конце концов заполнят первые двадцать томов “Стандартного издания”, которое составит Джеймс Стречи с помощниками в пятидесятых годах. На работы после 1926 года хватит трех томов – более чем внушительный результат для старого человека с серьезным заболеванием. Работа в поздний период заключалась либо в новом изложении и объяснении основных принципов, либо в исследовании тем культуры, где с помощью психоанализа Фрейд объяснял человеческое поведение и верования в более широком историческом смысле. В целом эта работа была принята хорошо, хотя фрейдовские “Цивилизация” и “Религия” говорил ему о внутреннем ощущении “вечности”, чего-то безграничного, “как океан”, которое Фрейд понял как “ощущение неразрывной связи, единства с внешним миром в целом”. По словам Роллана, это “океаническое чувство” было причиной религиозности. Фрейд с ним не согласен. Возможно, оно бывает у других, но он лично его не испытывает. Фрейд предложил психоаналитическое объяснение это “чувство” – всего лишь “съежившийся остаток” самых первых ощущений младенца, когда он еще неспособен различать себя, мать и окружающий мир. Фрейд был суеверен, но не религиозен, и этим все сказано. Эта работа была написана в “Шнеевинкеле”. В письме к Саломе Фрейд говорил, что она содержит “банальные истины” и не вытекает из “внутренней необходимости”, как его ранние работы. Она написана потому, что ему нужно что-то делать, кроме как курить и играть целый день в карты, а прогулки даются ему уже с трудом. Но он всегда любил приуменьшать достоинства своих собственных книг. Эта, полная мрачных взглядов, за год была продана в количестве двенадцати тысяч экземпляров читателям, которые осознавали свою неудовлетворенность развитием мира. Основные концепции Фрейда были известны уже двадцать-тридцать лет. Хотя психоанализ распространился по всему миру (Фрейд с удовольствием узнал, что неврозы среди индийских мусульман такие же, как и в Вене), традиционная психиатрия продолжала действовать так, как будто ничего не произошло. Утверждения, подобные тому, которое сделал до войны Ференци, что “молодежь и интеллигенция” Венгрии уже на их стороне, были слишком оптимистичными, и Фрейд избегал подобных слов. Идеи проникали в жизнь людей и становились общим достоянием. “Бессознательное”, которое появилось задолго до Фрейда, стали считать фрейдовским. На “оговорки по Фрейду” все быстро научились обращать внимание, равно как и на сексуальный символизм во сне, который представил бананы и лестницы в новом свете. Именно секс изначально привлек интерес к психоанализу. Теории, основанные на инстинкте голода, воспринимались бы совсем по-другому. Проницательные и всеобъемлющие выводы Фрейда оставили свой след в истории. Создать универсальную теорию человеческого поведения ему не удалось, как, впрочем, и всем остальным, но его работы полны образов, в которых все могут узнать себя. Его теории, по словам Чарльза Райкрофта, не единая структура, а “скорее собрание разнородных идей, открытий и догадок... которые выдвигались на протяжении пятидесяти лет”. Как Библию, миллионы слов Фрейда можно толковать до бесконечности. Это подтверждают возникшие многочисленные школы фрейдистов. Многие из идей Фрейда разрушали веру девятнадцатого века в прогресс цивилизации, которая пошатнулась уже в его время. Он шел в ногу с историей, одновременно участвуя в ее создании, и для многих людей, утративших иллюзии после первой мировой войны, его имя стало олицетворять сомнительные современные ценности. “Я обратил его [Крысиного Человека] внимание на то, – писал Фрейд, – что он не должен согласно логике считать себя ответственным за все эти черты характера, потому что все эти предосудительные импульсы берут начало из раннего детства и являются всего лишь пережитком его детского характера, оставшимся в бессознательном”. Собственные моральные ценности Фрейда были строги, его идеалом было развитие моральной ответственности, но его убеждение, что поведение человека неумолимо определяется бессознательным, считали одной из причин отхода людей от старых норм морали. Британский убийца Рональд Тру, военный летчик, который получил травму головы и стал жертвой морфия, был приговорен в 1923 году к смерти за убийство проститутки, несмотря на свидетельство о его сумасшествии. Министр внутренних дел отсрочил выполнение приговора, и начались споры об опасности снисхождения к психически больным. Газеты жаловались на мрачные психоаналитические доктрины, которые при логическом развитии означали, что никого нельзя ни в чем винить. Роберт Грейвз затронул ту же тему в своих нигилистических мемуарах 1929 года, “Прощание со всем этим”, хотя не говорил о психоанализе:Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 30 "Еврей-фанатик"
23.04.2008
Летом 1930 года Амалия Фрейд, матриарх, как обычно, отдыхала на горном курорте Бад-Ишль. Она была знаменитостью, пусть и небольшой, в этом городке минеральных источников и врачей, который часто посещала австрийская королевская фамилия (и Паппенгеймы). Старая имперская вилла теперь стала туристической достопримечательностью. День рождения Амалии, 18 августа, совпадал с днем рождения покойного императора Франца Иосифа, и в 1930 году, когда ей исполнилось девяносто пять, она увидела свою фотографию в газете и пожаловалась: “Я тут выгляжу так, словно мне сто лет”. Ее здоровье ухудшалось. У Амалии из кровных родственников было семеро детей, четырнадцать внуков и девятнадцать правнуков. Дольфи, которая всегда была с ней рядом, говорят, в 1930 году (когда ей было шестьдесят восемь) сказала: “К сожалению, я не замужем”. Амалия упрекнула ее: “Разве можно так говорить молодым девушкам?” Фрейд отдыхал возле Грундльзее, неподалеку, и в августе три раза его отвозили к ней в гости на машине. Третий визит, на ее день рождения, был их последней встречей. Она страдала от боли и была одурманена лекарствами. Коллега Фрейда, Поль Федерн, привез ее в Вену, где она умерла. На похороны в сентябре вместо Фрейда пришла Анна. После этого он писал Джонсу, что чувствует только освобождение от страха, что мог бы умереть до нее, и удовлетворение, что она “освободилась” после такой долгой жизни. “Более, – признался он, – никакого горя”, и выразил скепсис по поводу горя, выказанного его братом Александром, “который на десять лет моложе меня”. Александр жил богато и был похож на раввина в своей широкополой шляпе и с седой бородой, а также очень сильно напоминал Якоба. Здоровье самого Фрейда постепенно ухудшалось. В октябре 1930 года он перенес пневмонию. Протез, “это чудовище”, постоянно приходилось подправлять, а раз-два в году вырезали или прижигали подозрительную ткань. Фрейд проклинал мучения, которые доставляет ему это устройство, но утверждал, что в остальном его здоровье не так уж плохо. В европейской политике сгущались новые тучи. На выборах в Германии в сентябре 1930 года национал-социалисты Гитлера получили больше ста мест в Рейхстаге и их партия заняла второе место. Люди по-прежнему спрашивали: “А кто такой этот Гитлер?” Возможно, он был всего лишь перевоплощением венского мэра Люгера, который прославится на день и тут же будет забыт. На Берггассе, 19, похоже, по этому поводу не слишком волновались. Политические прогнозы были мрачными уже много лет подряд, но как-то им удавалось выжить. Фрейд потихоньку жил дальше, как и все остальные. В 1931 году он думал о том, что ему нужна летняя резиденция в городе – в пригороде он подыскал подходящий дом с садом, – и о возникающих разногласиях с Ференци. Если бы позволило здоровье, он бы посетил город, где родился – раньше Фрейбужды. В мае власти сожгли книги на символических кострах в Берлине и других университетских городах. Профессора произносили под указку министерства пропаганды патриотические речи, в то время как студенты жгли костры и скандировали обвинения. Работы Фрейда были преданы огню за их “унижающее душу преувеличение инстинктивной жизни”. Он оказался в компании, в частности, Томаса Манна, Альберта Эйнштейна, Эптона Синклера, Эмиля Золя, Марселя Пруста и Гавелока Эллиса. В огонь попали и материалы, украденные из института сексуальной науки Магнуса Хиршфельда. Сам Хиршфельд, как еврей и гомосексуалист, стал удобной мишенью для национал-социалистов, осудивших “декадентство” старого Берлина. Впрочем, некоторые из гомосексуальных пациентов, истории болезни которых хранились в этом здании, как говорят, были нацистами. Это объясняет, почему институтом занялись так скоро. Сам Хиршфельд бежал еще до начала террора. Многие евреи вскоре последовали его примеру. Вначале спастись было легко. Эрнст и Оливер Фрейды с семьями жили в Берлине. Оливер, невезучий сын, в 1933 году потерял работу. Сначала он отправился в Вену, потом во Францию и наконец в Америку. Эрнст, более сильный по характеру, уехал из страны в качестве архитектора. Ему помогло принять решение то, что он узнал, будто одного из его сыновей в школе называют “Фрейд-еврей”. Возможно, речь шла о Клеменсе, которому в то время было девять лет. Он говорил дедушке: “Для меня все было бы по-другому, если бы я был англичанином”. И вот он им стал. Немногие понимали, что на самом деле происходит. Фрейд говорил об Австрии оптимистически. Он считал, что страна движется к правой диктатуре, но доверял Лиге Наций, которая никогда не позволит законного преследования евреев. “Кроме того, – рассуждал он в письме Джонсу, – австрийцы не склонны к немецкой жестокости”. Фрейд был прав насчет диктатуры, насчет же всего остального ошибался. Вероятно, он не был таким оптимистом, как хотел казаться. “Мир превращается в огромную тюрьму”, – писал он Марии Бонапарт. К его возмущению, респектабельный австрийский журналист, Людвиг Бауэр, с которым он беседовал в конце 1933 года, написа�ерном пригороде, недалеко от Бригиттенау, где в мужском общежитии жил Гитлер. Женщины бросали из окон на солдат горящие уголья. Правительство Дольфуса ответило артиллерийским огнем и убило тысячу человек*. Фрейд писал американской поэтессе Хильде Дулитл (X. Д.), которая была его пациенткой в 1933 году: Без сомнения, бунтовщики принадлежали к лучшей части населения, хотя их успех был бы очень кратковременным и привежданный аншлюс пришлось отложить. Венские евреи все еще могли надеяться и ничего не предпринимать. В Германии было уже небезопасно. Несколько десятков тамошних психоаналитиков начали уезжать при первой возможности. Карен Хорни, которая не была еврейкой, и Ганс Закс, еврей, оба получили приглашение работать в Америке еще до прихода Гитлера к власти. Елена и Феликс Дойч отправились в Америку 1934 года; Макс Эйтингон – в Палестину в 1935 году, несколько месяцев спустя после введения “Нюрнбергских законов”, которые поставили евреев вне закона, лишив их немецкого гражданства и запретив брак или сексуальные связи между евреями и арийцами. Фрейдистская диаспора распространилась и на Австралию с Южной Америкой, хотя США всегда наиболее привлекали психоаналитиков. Джонс в Лондоне все еще мечтал о будущем психоанализа и эти события воспринимал без энтузиазма. В письме Эйтингону, до того как тот эмигрировал, Джонс писал, что “склочные жители Центральной Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах” и делают все возможное, чтобы “заразить” их. Как большинство британцев, он число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Ю�итлер уничтожал прошлое со всеми его неудачами и разочарованиями”. Избиения, убийства и аресты стали в Германии обычным делом. В витринах были выставлены фотографии Гитлера, на каждом столбе развевалась его красно-черная свастика. Штурмовики трубили в свои горны, куда бы ни направлялись, даже если просто на сборы старой одежды. В мае власти сожгли книги на символических кострах в Берлине и других университетских городах. Профессора произносили под указку министерства пропаганды патриотические речи, в то время как студенты жгли костры и скандировали обвинения. Работы Фрейда были преданы огню за их “унижающее душу преувеличение инстинктивной жизни”. Он оказался в компании, в частности, Томаса Манна, Альберта Эйнштейна, Эптона Синклера, Эмиля Золя, Марселя Пруста и Гавелока Эллиса. В огонь попали и материалы, украденные из института сексуальной науки Магнуса Хиршфельда. Сам Хиршфельд, как еврей и гомосексуалист, стал удобной мишенью для национал-социалистов, осудивших “декадентство” старого Берлина. Впрочем, некоторые из гомосексуальных пациентов, истории болезни которых хранились в этом здании, как говорят, были нацистами. Это объясняет, почему институтом занялись так скоро. Сам Хиршфельд бежал еще до начала террора. Многие евреи вскоре последовали его примеру. Вначале спастись было легко. Эрнст и Оливер Фрейды с семьями жили в Берлине. Оливер, невезучий сын, в 1933 году потерял работу. Сначала он отправился в Вену, потом во Францию и наконец в Америку. Эрнст, более сильный по характеру, уехал из страны в качестве архитектора. Ему помогло принять решение то, что он узнал, будто одного из его сыновей в школе называют “Фрейд-еврей”. Возможно, речь шла о Клеменсе, которому в то время было девять лет. Он говорил дедушке: “Для меня все было бы по-другому, если бы я был англичанином”. И вот он им стал. Немногие понимали, что на самом деле происходит. Фрейд говорил об Австрии оптимистически. Он считал, что страна движется к правой диктатуре, но доверял Лиге Наций, которая никогда не позволит законного преследования евреев. “Кроме того, – рассуждал он в письме Джонсу, – австрийцы не склонны к немецкой жестокости”. Фрейд был прав насчет диктатуры, насчет же всего остального ошибался. Вероятно, он не был таким оптимистом, как хотел казаться. “Мир превращается в огромную тюрьму”, – писал он Марии Бонапарт. К его возмущению, респектабельный австрийский журналист, Людвиг Бауэр, с которым он беседовал в конце 1933 года, написа� бы к военному вторжению в страну. Кроме того, они были большевиками, а я не вижу спасения в коммунизме. Так что мы не могли симпатизировать ни одной из враждующих сторон. * Ким Филби, который впоследствии стал агентом британской спецслужбы и собирал информацию для русских, говорят, в тот февраль был в Вене и из-за увиденного вступил в коммунистическую партию. В Австрию и так почти началось вторжение. Усилилась активность доморощенных нацистов. В мае начались террористические взрывы: на вокзалах, электростанциях, в церквях. Насосную в Ишле тоже взорвали. В правительственных учреждениях использовали бомбы со зловонным газом. Обстановка ухудшалась, и было неизвестно, как отреагирует на это Италия. У итальянцев был свой собственный диктатор, Муссолини, который с подозрением относился к Гитлеру и считал, что Австрия находится в ведении Италии. Они встретились в Италии 14 июня. Фрейд писал Джонсу два дня спустя со своего летнего курорта под Каленбергом, где было красиво, но “жизнью наслаждаться не получается. Фундамент расшатывается”. Возможно, в этот же момент “интриган М. в Венеции продает нас королю воров Г.”. Но Гитлер заверил Муссолини, что Австрия останется независимой. Это не спасло Дольфуса, который был убит в своем кабинете 25 июля. Заговорщики действовали недостаточно быстро, и то, что планировалось как нацистское восстание, было подавлено правительством, которое даже повесило некоторых организаторов. Все еще чувствуя себя неуверенно за пределами своей страны, Гитлер отступил, и Австрия начала превращаться в нацистскую страну постепенно. Долго�й Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах” и делают все возможное, чтобы “заразить” их. Как большинство британцев, он число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Юнга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: “Что ж, я оступился”. Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной прод говорил Ференци, – “тайных желаниях”, которые он в себе находит, “возможно, доставшихся мне от предков”. Но он продолжает выражаться неясно. Гилмен говорит, что “Фрейд всю свою жизнь заново определял для себя сущность еврея”. В ответ на новую волну антисемитизма Фрейд отгородился от современного мира и написал еще одну историю-фантазию, уже последнюю. Это была книга о Моисее, где с помощью психологии Фрейд размышляет о происхождении еврейского народа. Другими словами, сочиняет. Эта идея была описана в письме 1934 года Арнольду Цвейгу, писателю, который уехал из Германии в Палестину. Столкнувшись с “новыми преследованиями”, писал Фрейд, он снова задался вопросом, “почему евреи стали тем, что они есть, и чем они вызывают эту неутолимую ненависть”. Книга, начатая в 1933 году и написанная в течение следующих четырех лет, изначально носила название “Человек Моисей. Исторический роман”, но перед публикацией оно было изменено на “Моисей и единобожие”. В книге было мало утешительных выводов. Во-первых, она представляла новую историю евреев. Согласно этой версии, Моисей был египетским священником благородного происхождения, который вывел рабов-семитов из рабства, заставив их принять свою монотеистическую веру в абстрактного невидимого Бога, который требовал высоких моральных стандартов поведения. Это был “избранный народ”, потому что его избрал Моисей. Евреи подвергались обрезанию, поскольку он хотел, чтобы они отличались от других. Кроме того, обрезание было египетским обычаем, и этот аргумент был для Фрейда основным. Устав от строгости Моисея и, предположительно, его высоких моральных стандартов, последователи убили его. Они смешались с другими племенами и приобрели от них веру в “варварского бога вулканов и пустынь”, Яхве, живущего на горе Синай. Вместе они стали евреями, молящимися грозному богу-вулкану. Библейский Моисей начинался с другого образа – местного мелкого священника, с которым позже объединился образ “настоящего” Моисея из Египта. Подавленные воспоминания об убитом Моисее и его религии сохранялись в памяти народа, передаваясь, как воспоминания в “Тотеме и табу”, согласно процессу наследуемой вины, в который Фрейд все еще верил. Тени прошлого превратили бога-вулкана в первоначальное божество, того, кто верил в правду и справедливость и требовал обрезания. Моисей восторжествовал. Фрейда интересовала не вера как таковая, а лишь ее происхождение – историческая школа “Тотема и табу” – и то, почему религия евреев делает их непохожими на остальных. Именно Моисей, по Фрейду, создал евреев тем, что дал им религию, согласно которой они стали избранным народом, духовно несгибаемым, превосходящим остальных. Среди объяснений, кот�л статью, где Фу, в � недоверием относился к иммигрантам. Врачи испытывали особое подозрение, равно как и немногочисленные лондонские аналитики, которые боялись появления новых конкурентов. “Мы не можем создавать пациентов”, – писал Джонс. В то же время он нашел работу в больницах для некоторых немецких аналитиков, которые приехали в Англию в 1933 году. К концу года приезжих стало уже шестеро – первые из многих. Но Англия – это не Америка. Как однажды Джонс рассказывал Анне без всякого смущения, “здесь существуют сильные предрассудки против людей, говорящих с иностранным акцентом”. Аналитики, которые оставались в Германии, могли продолжать практику, если подчинялись требованиям нацистов. Евреи среди них не приветствовались, а позже исключались (в конце концов изо всей медицины и юриспруденции), но психотерапия, пусть не в том виде, в каком представлял ее Фрейд, продолжалась под официальным покровительством и даже процветала. Такая любопытная ситуация возникла потому, что врачом, ставшим ведущей фигурой немецкого психоанализа, был психиатр и психоаналитик – последователь Адлера, М. X. Геринг, кузеном которого был фельдмаршал Герман Геринг. Под таким покровительством менее высокопоставленный Геринг мог считать себя руководителем нацистского психоанализа, направленного на создание “немецкого искусства исцеления душ” – эту страшную фразу он использовал в своих выступлениях. Классический фрейдистский анализ был неприемлем как наука о сексуальных извращениях. Эдипов комплекс был заменен на комплекс семьи. Фрейда провозгласили предателем человечества (Дарвин тоже вошел в их �арте 74 г.”, “Кровь из носа”. Майкл Молнар из Музея Фрейда, который сделал комментарии ко всем этим записям, отмечает, что запись сразу перед “кровью из носа”, сделанной 27 октября 1936 года, датирована 24 октября и звучит так “День рождения Флиса” Это единственный раз за все десять лет ведения дневника, когда Фрейд вспоминает об этой дате. “Флис” и “кровь из носа”, возможно, связаны, потому что именно его операция на носу Эммы Экштейн в 1895 году чуть не убила ее из-за открывшегося кровотечения. Должны ли мы поверить, что у Фрейда текла кровь из носа во вторник оттого, что он думал в субботу о Вильгельме Флисе, или же он сделал запись о Флисе, потому что бессознательно ощущал проблему с носом, которая три дня спустя выразилась в кровотечении? Нельзя назвать это невероятным – по крайней мере, не исключено, что это считал возможным Фрейд. Когда-то он думал, что у Экштейн кровотечение из-за любви к нему. Смерть Берты Паппенгейм в марте 1936 года не отмечена в дневнике. Ей было семьдесят семь – всего на три года моложе Фрейда. Та молодая женщина, которую лечил Брейер и описывал Фрейду с таким серьезным результатом, провела всю жизнь в социальной работе. В ее случае были тайны, которых не разгадал ни Брейер, ни кто-либо еще. Какова бы ни была правда, Берта изменилась, стала реформатором. “Если в следующеЀейд выглядел беспомощным стариком, трясущимся от страха и непрестанно повторяющим: “Вы думаете, они выгонят меня, вы думаете, они заберут мои книги?” Это был сфабрикованный образ. В ответ на статью Фрейду пришло письмо от швейцарского психи�и приглашение работать в Америке еще до прихода Гитлера к власти. Елена и Феликс Дойч отправились в Америку 1934 года; Макс Эйтингон – в Палестину в 1935 году, несколько месяцев спустя после введения “Нюрнбергских законов”, которые поставили евреев вне закона, лишив их немецкого гражданства и запретив брак или сексуальные связи между евреями и арийцами. Фрейдистская диаспора распространилась и на Австралию с Южной Америкой, хотя США всегда наиболее привлекали психоаналитиков. Джонс в Лондоне все еще мечтал о будущем психоанализа и эти события воспринимал без энтузиазма. В письме Эйтингону, до того как тот эмигрировал, Джонс писал, что “склочные жители Центральной Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах” и делают все возможное, чтобы “заразить” их. Как большинство британцев, он с недоверием относился к иммигрантам. Врачи испытывали особое подозрение, равно как и немногочисленные лондонские аналитики, которые боялись появления новых конкурентов. “Мы не можем создавать пациентов”, – писал Джонс. В то же время он нашел работу в больницах для некоторых немецких аналитиков, которые приехали в Англию в 1933 году. К концу года приезжих стало уже шестеро – первые из многих. Но Англия – это не Америка. Как однажды Джонс рассказывал Анне без всякого смущения, “здесь существуют сильные предрассудки против людей, говорящих с иностранным акцентом”. Аналитики, которые оставались в Германии, могли продолжать практику, если подчинялись требованиям нацистов. Евреи среди них не приветствовались, а позже исключались (в конце концов изо всей медицины и юриспруденции), но психотерапия, пусть не в том виде, в каком представлял ее Фрейд, продолжалась под официальным покровительством и даже процветала. Такая любопытная ситуация возникла потому, что врачом, ставшим ведущей фигурой немецкого психоанализа, был психиатр и психоаналитик – последователь Адлера, М. X. Геринг, кузеном которого был фельдмаршал Герман Геринг. Под таким покровительством менее высокопоставленный Геринг мог считать себя руководителем нацистского психоанализа, направленного на создание “немецкого искусства исцеления душ” – эту страшную фразу он использовал в своих выступлениях. Классический фрейдистский анализ был неприемлем как наука о сексуальных извращениях. Эдипов комплекс был заменен на комплекс семьи. Фрейда провозгласили предателем человечества (Дарвин тоже вошел в их число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Юнга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: “Что ж, я оступился”. Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной проницательности” и “скептического отношения к иллюзиям и обману”. Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексуальности и характере, часто выражаясь враждебно и неприлично. Что именно означала для Фрейда принадлежность к евреям, он, по его словам, не мог объяснить. В 1935 году он говорил корреспонденту: “Я всегд�до Ровно, был освещен длинными струями газа, которые пахли серой. “Наверное, они думают, что мы дуры”, – сказала моя компаньонка. Мы видели, как русский преступник в помятом костюме сажает в поезд двух молодых женщин. У них были маленькие головы, как картофелины. Мужчина дал им перевязанную шпагатом пачку рублей и сказал, что, когда они приедут в Буэнос-Айрес, они смогут стать танцовщицами, или компаньонками богатых дам, или кем захотят. Мы закричали: “Обманщик!” и “Торговец белыми рабами!” – так громко, как только могли, но никто нас не слышал. Поскольку в Ровно часто совершались похищения, было необходимо найти начальника полиции. Я шла вниз по грязной улице – теперь одна – и приблизилась к железным воротам с шипами наверху. Мальчик, который подметал в канаве, сказал: “Вы можете войти”. За воротами открылся парк, и я увидела здание, которое тут же узнала. Я очень испугалась. С озера снялись две дикие утки с голубым оперением, и я подумала теперь мне придется снова пройти через все это. Мет завела внутрь медсестра, и я слышала, как шепчутся люди. Это был санаторий в Кройцлингене. Доктор Брейер ушел всего час назад. Он бросил меня – я чувствовала это в своей лобковой кости – так же, как когда увидела кровавые простыни после смерти папы, так же, как во время верховой езды в Кобленце, когда мужчина с прямой спиной в конюшне громко высказался о моей “ничего фигурке” и я отвернулась с отвращением, но эти слова продолжали звучать у меня в голове, “ничего фигурка, ничего фигурка, ничего фигурка”. Надзиратель держал шприц для подкожных инъекций. Я хотела сказать ему, чтобы о�начале нацистского режима в Германии, Анна Фрейд писала Джонсу “Иногда меня удивляет, что в такое время, как сейчас, наступают весна и лето, как будто ничего не случилось”. Записи в дневнике Фрейда, всегда очень краткие, рассказывают, как шла его замкнутая жизнь: “Принцесса”, “Марте 74 г.”, “Кровь из носа”. Майкл Молнар из Музея Фрейда, который сделал комментарии ко всем этим записям, отмечает, что запись сразу перед “кровью из носа”, сделанной 27 октября 1936 года, датирована 24 октября и звучит так “День рождения Флиса” Это единственный раз за все десять лет ведения дневника, когда Фрейд вспоминает об этой дате. “Флис” и “кровь из носа”, возможно, связаны, потому что именно его операция на носу Эммы Экштейн в 1895 году чуть не убила ее из-за открывшегося кровотечения. Должны ли мы поверить, что у Фрейда текла кровь из носа во вторник оттого, что он думал в субботу о Вильгельме Флисе, или же он сделал запись о Флисе, потому что бессознательно ощущал проблему с носом, которая три дня спустя выразилась в кровотечении? Нельзя назвать это невероятным – по крайней мере, не исключено, что это считал возможным Фрейд. Когда-то он думал, что у Экштейн кровотечение из-за любви к нему. Смерть Берты Паппенгейм в марте 1936 года не отмечена в дневнике. Ей было семьдесят семь – всего на три года моложе Фрейда. Та молодая женщина, которую лечил Брейер и описывал Фрейду с таким серьезным результатом, провела всю жизнь в социальной работе. В ее случае были тайны, которых не разгадал ни Брейер, ни кто-либо еще. Какова бы ни была правда, Берта изменилась, стала реформатором. “Если в следующеЀейд выглядел беспомощным стариком, трясущимся от страха и непрестанно повторяющим: “Вы думаете, они выгонят меня, вы думаете, они заберут мои книги?” Это был сфабрикованный образ. В ответ на статью Фрейду пришло письмо от швейцарского психиатра, предлагавшего ему безопасное убежище в “Бургхельцли” в Цюрихе, если это поможет ему справиться с депрессией. Это была старая больница Юнга. Без такого утешения Фрейд вполне мог обойтись. Как ожидалось, австрийский канцлер, Энгельберт Дольфус, упразднил парламент. Демократия окончательно погибла в феврале 1934 года, когда социал-демократы и горстка коммунистов объявили о забастовке, которая превратилась в четыре дня гражданской войны в Вене. Современные дома Карл-МарксХофа, построенные социалистами для рабочих семей, стали крепостью. Эти здания все еще стоят вдоль главной дороги в се�нга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: “Что ж, я оступился”. Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной проницательности” и “скептического отношения к иллюзиям и обману”. Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексуальности и характере, часто выражаясь враждебно и неприлично. Что именно означала для Фрейда принадлежность к евреям, он, по его словам, не мог объяснить. В 1935 году он говорил корреспонденту: “Я всегда сохранял верность своему народу и никогда не притворялся не тем, что я есть: евреем из Моравии, родители которого родом из Австрийской Галиции”. Даже это простое заявление содержит некоторую характеристику. Галиция раньше была провинцией Австро-Венгерской империи, так что добавлять к ней “Австрийская” было не нужно. Но это выраж��ерном пригороде, недалеко от Бригиттенау, где в мужском общежитии жил Гитлер. Женщины бросали из окон на солдат горящие уголья. Правительство Дольфуса ответило артиллерийским огнем и убило тысячу человек*. Фрейд писал американской поэтессе Хильде Дулитл (X. Д.), которая была его пациенткой в 1933 году: Без сомнения, бунтовщики принадлежали к лучшей части населения, хотя их успех был бы очень кратковременным и привежданный аншлюс пришлось отложить. Венские евреи все еще могли надеяться и ничего не предпринимать. В Германии было уже небезопасно. Несколько десятков тамошних психоаналитиков начали уезжать при первой возможности. Карен Хорни, которая не была еврейкой, и Ганс Закс, еврей, оба получили приглашение работать в Америке еще до прихода Гитлера к власти. Елена и Феликс Дойч отправились в Америку 1934 года; Макс Эйтингон – в Палестину в 1935 году, несколько месяцев спустя после введения “Нюрнбергских законов”, которые поставили евреев вне закона, лишив их немецкого гражданства и запретив брак или сексуальные связи между евреями и арийцами. Фрейдистская диаспора распространилась и на Австралию с Южной Америкой, хотя США всегда наиболее привлекали психоаналитиков. Джонс в Лондоне все еще мечтал о будущем психоанализа и эти события воспринимал без энтузиазма. В письме Эйтингону, до того как тот эмигрировал, Джонс писал, что “склочные жители Центральной Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах” и делают все возможное, чтобы “заразить” их. Как большинство британцев, он число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Ю�итлер уничтожал прошлое со всеми его неудачами и разочарованиями”. Избиения, убийства и аресты стали в Германии обычным делом. В витринах были выставлены фотографии Гитлера, на каждом столбе развевалась его красно-черная свастика. Штурмовики трубили в свои горны, куда бы ни направлялись, даже если просто на сборы старой одежды. В мае власти сожгли книги на символических кострах в Берлине и других университетских городах. Профессора произносили под указку министерства пропаганды патриотические речи, в то время как студенты жгли костры и скандировали обвинения. Работы Фрейда были преданы огню за их “унижающее душу преувеличение инстинктивной жизни”. Он оказался в компании, в частности, Томаса Манна, Альберта Эйнштейна, Эптона Синклера, Эмиля Золя, Марселя Пруста и Гавелока Эллиса. В огонь попали и материалы, украденные из института сексуальной науки Магнуса Хиршфельда. Сам Хиршфельд, как еврей и гомосексуалист, стал удобной мишенью для национал-социалистов, осудивших “декадентство” старого Берлина. Впрочем, некоторые из гомосексуальных пациентов, истории болезни которых хранились в этом здании, как говорят, были нацистами. Это объясняет, почему институтом занялись так скоро. Сам Хиршфельд бежал еще до начала террора. Многие евреи вскоре последовали его примеру. Вначале спастись было легко. Эрнст и Оливер Фрейды с семьями жили в Берлине. Оливер, невезучий сын, в 1933 году потерял работу. Сначала он отправился в Вену, потом во Францию и наконец в Америку. Эрнст, более сильный по характеру, уехал из страны в качестве архитектора. Ему помогло принять решение то, что он узнал, будто одного из его сыновей в школе называют “Фрейд-еврей”. Возможно, речь шла о Клеменсе, которому в то время было девять лет. Он говорил дедушке: “Для меня все было бы по-другому, если бы я был англичанином”. И вот он им стал. Немногие понимали, что на самом деле происходит. Фрейд говорил об Австрии оптимистически. Он считал, что страна движется к правой диктатуре, но доверял Лиге Наций, которая никогда не позволит законного преследования евреев. “Кроме того, – рассуждал он в письме Джонсу, – австрийцы не склонны к немецкой жестокости”. Фрейд был прав насчет диктатуры, насчет же всего остального ошибался. Вероятно, он не был таким оптимистом, как хотел казаться. “Мир превращается в огромную тюрьму”, – писал он Марии Бонапарт. К его возмущению, респектабельный австрийский журналист, Людвиг Бауэр, с которым он беседовал в конце 1933 года, написа� бы к военному вторжению в страну. Кроме того, они были большевиками, а я не вижу спасения в коммунизме. Так что мы не могли симпатизировать ни одной из враждующих сторон. * Ким Филби, который впоследствии стал агентом британской спецслужбы и собирал информацию для русских, говорят, в тот февраль был в Вене и из-за увиденного вступил в коммунистическую партию. В Австрию и так почти началось вторжение. Усилилась активность доморощенных нацистов. В мае начались террористические взрывы: на вокзалах, электростанциях, в церквях. Насосную в Ишле тоже взорвали. В правительственных учреждениях использовали бомбы со зловонным газом. Обстановка ухудшалась, и было неизвестно, как отреагирует на это Италия. У итальянцев был свой собственный диктатор, Муссолини, который с под� далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной проницательности” и “скептического отношения к иллюзиям и обману”. Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексѵ Эйтингону, до того как тот эмигрировал, Джонс писал, что “склочные жители Центральной Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах” и делают все возможное, чтобы “заразить” их. Как большинство британцев, он с недоверием относился к иммигрантам. Врачи испытывали особое подозрение, равно как и немногочисленные лондонские аналитики, которые боялись появления новых конкурентов. “Мы не можем создавать пациентов”, – писал Джонс. В то же время он нашел работу в больницах для некоторых немецких аналитиков, которые приехали в Англию в 1933 году. К концу года приезжих стало уже шестеро – первые из многих. Но Англия – это не Америка. Как однажды Джонс рассказывал Анне без всякого смущения, “здесь существуют сильные предрассудки против людей, говорящих с иностранным акцентом”. Аналитики, которые оставались в Германии, могли продолжать практику, если подчинялись требованиям нацистов. Евреи среди них не приветствовались, а позже исключались (в конце концов изо всей медицины и юриспруденции), но психотерапия, пусть не в том виде, в каком представлял ее Фрейд, продолжалась под официальным покровительством и даже процветала. Такая любопытная ситуация возникла потому, что врачом, ставшим ведущей фигурой немецкого психоанализа, был психиатр и психоаналитик – последователь Адлера, М. X. Геринг, кузеном которого был фельдмаршал Герман Геринг. Под таким покровительством менее высокопоставленный Геринг мог считать себя руководителем нацистского психоанализа, направленного на создание “немецкого искусства исцеления душ” – эту страшную фразу он использовал в своих выступлениях. Классический фрейдистский анализ был неприемлем как наука о сексуальных извращениях. Эдипов комплекс был заменен на комплекс семьи. Фрейда провозгласили предателем человечества (Дарвин тоже вошел в их число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Юнга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: “Что ж, я оступился”. Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной проницательности” и “скептического отношения к иллюзиям и обману”. Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексуальности и характере, часто выражаясь враждебно и неприлично. Что именно означала для Фрейда принадлежность к евреям, он, по его словам, не мог объяснить. В 1935 году он говорил корреспонденту: “Я всегд�до Ровно, был освещен длинными струями газа, которые пахли серой. “Наверное, они думают, что мы дуры”, – сказала моя компаньонка. Мы видели, как русский преступник в помятом костюме сажает в поезд двух молодых женщин. У них были маленькие головы, как картофелины. Мужчина дал им перевязанную шпагатом пачку рублей и сказал, что, когда они приедут в Буэнос-Айрес, они смогут стать танцовщицами, или компаньонками богатых дам, или кем захотят. Мы закричали: “Обманщик!” и “Торговец белыми рабами!” – так громко, как только могли, но никто нас не слышал. Поскольку в Ровно часто совершались похищения, было необходимо найти начальника полиции. Я шла вниз по грязной улице – теперь одна – и приблизилась к железным воротам с шипами наверху. Мальчик, который подметал в канаве, сказал: “Вы можете войти”. За воротами открылся парк, и я увидела здание, которое тут же узнала. Я очень испугалась. С озера снялись две дикие утки с голубым оперением, и я подумала теперь мне придется снова пройти через все это. Мет завела внутрь медсестра, и я слышала, как шепчутся люди. Это был санаторий в Кройцлингене. Доктор Брейер ушел всего час назад. Он бросил меня – я чувствовала это в своей лобковой кости – так же, как когда увидела кровавые простыни после смерти папы, так же, как во время верховой езды в Кобленце, когда мужчина с прямой спиной в конюшне громко высказался о моей “ничего фигурке” и я отвернулась с отвращением, но эти слова продолжали звучать у меня в голове, “ничего фигурка, ничего фигурка, ничего фигурка”. Надзиратель держал шприц для подкожных инъекций. Я хотела сказать ему, чтобы о�начале нацистского режима в Германии, Анна Фрейд писала Джонсу “Иногда меня удивляет, что в такое время, как сейчас, наступают весна и лето, как будто ничего не случилось”. Записи в дневнике Фрейда, всегда очень краткие, рассказыо ощущал проблему с носом, которая три дня спустя выразилась в кровотечении? Нельзя назвать это невероятным – по крайней мере, не исключено, что это считал возможным Фрейд. Когда-то он думал, что у Экштейн кровотечение из-за любви к нему. Смерть Берты Паппенгейм в марте 1936 года не отмечена в дневнике. Ей было семьдесят семь – всего на три года моложе Фрейда. Та молодая женщина, которую лечил Брейер и описывал Фрейду с таким серьезным результатом, провела всю жизнь в социальной работе. В ее случае были тайны, которых не разгадал ни Брейер, ни кто-либо еще. Какова бы ни была правда, Берта изменилась, стала реформатором. “Если в следующеЀейд выглядел беспомощным стариком, трясущимся от страха и непрестанно повторяющим: “Вы думаете, они выгонят меня, вы думаете, они заберут мои книги?” Это был сфабрикованный образ. В ответ на статью Фрейду пришло письмо от швейцарского психиатра, предлагавшего ему безопасное убежище в “Бургхельцли” в Цюрихе, если это поможет ему справиться с депрессией. Это была старая больница Юнга. Без такого утешения Фрейд вполне мог обойтись. Как ожидалось, австрийский канцлер, Энгельберт Дольфус, упразднил парламент. Демократия окончательно погибла в феврале 1934 года, когда социал-демократы и горстка коммунистов объявили о забастовке, которая превратилась в четыре дня гражданской войны в Вене. Современные дома Карл-МарксХофа, построенные социалистами для рабочих семей, стали крепостью. Эти здания все еще стоят вдоль главной дороги в се�нга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: “Что ж, я оступился”. Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них “особенной национальной проницательности” и “скептического отношения к иллюзиям и обману”. Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексуальности и характере, часто выражаясь враждебно и неприлично. Что именно означала для Фрейда принадлежность к евреям, он, по его словам, не мог объяснить. В 1935 году он говорил корреспонденту: “Я всегда сохранял верность своему народу и никогда не притворялся не тем, что я есть: евреем из Моравии, родители которого родом из Австрийской Галиции”. Даже это простое заявление содержит некоторую характеристику. Галиция раньше была провинцией Австро-Венгерской империи, так что добавлять к ней “Австрийская” было не нужно. Но это выражение делало Галицию как бы ближе и цивилизованнее. Сама Галиция олицетворяла восточные дикие места, из которых на запад устремлялись потоки неевропейских крестьян, вызывая антагонизм, приносивший вред тем, кто уже прижился на западе. Хитрые евреи, с ненавистью высмеиваемые в нацистской литературе, были сродни фигурам, от которых когда-то стремился удалиться Фрейд, когда для него, как и для тысяч других евреев, идеалом был немецкий образ жизни. Времена менялись, и Фрейд менялся вместе с ними. На свой семьдесят пятый день рождения в 1931 году он ответил на поздравление от главного раввина Вены, что, к своему удивлению, обнаружил, что “где-то в душе, в потайном уголке, я – еврей-фанатик”. Возможно, это было чем-то вроде того романтического чувства, о котором он девять лет назад говорил Ференци, – “тайных желаниях”, которые он в себе находит, “возможно, доставшихся мне от предков”. Но он продолжает выражаться неясно. Гилмен говорит, что “Фрейд всю свою жизнь заново определял для себя сущность еврея”. В ответ на новую волну антисемитизма Фрейд отгородился от современного мира и написал еще одну историю-фантазию, уже последнюю. Это была книга о Моисее, где с помощью психологии Фрейд размышляет о происхождении еврейского народа. Другими словами, сочиняет. Эта идея была описана в письме 1934 года Арнольду Цвейгу, писателю, который уехал из Германии в Палестину. Столкнувшись с “новыми преследованиями”, писал Фрейд, он снова задался вопросом, “почему евреи стали тем, что они есть, и чем они вызывают эту неутолимую ненависть”. Книга, начатая в 1933 году и написанная в течение следующих четырех лет, изначально носила название “Человек Моисей. Исторический роман”, но перед публикацией оно было изменено на “Моисей и единобожие”. В книге было мало утешительных выводов. Во-первых, она представляла новую историю евреев. Согласно этой версии, Моисей был египетским священником благородного происхождения, который вывел рабов-семитов из рабства, заставив их принять свою монотеистическую веру в абстрактного невидимого Бога, который требовал высоких моральных стандартов поведения. Это был “избранный народ”, потому что его избрал Моисей. Евреи подвергались обрезанию, поскольку он хотел, чтобы они отличались от других. Кроме того, обрезание было египетским обычаем, и этот аргумент был для Фрейда основным. Устав от строгости Моисея и, предположительно, его высоких моральных стандартов, последователи убили его. Они смешались с другими племенами и приобрели от них веру в “варварского бога вулканов и пустынь”, Яхве, живущего на горе Синай. Вместе они стали евреями, молящимися грозному богу-вулкану. Библейский Моисей начинался с другого образа – местного мелкого священника, с которым позже объединился образ “настоящего” Моисея из Египта. Подавленные воспоминания об убитом Моисее и его религии сохранялись в памяти народа, передаваясь, как воспоминания в “Тотеме и табу”, согласно процессу наследуемой вины, в который Фрейд все еще верил. Тени прошлого превратили бога-вулкана в первоначальное божество, того, кто верил в правду и справедливость и требовал обрезания. Моисей восторжествовал. Фрейда интересовала не вера как таковая, а лишь ее происхождение – историческая школа “Тотема и табу” – и то, почему религия евреев делает их непохожими на остальных. Именно Моисей, по Фрейду, создал евреев тем, что дал им религию, согласно которой они стали избранным народом, духовно несгибаемым, превосходящим остальных. Среди объяснений, которые Фрейд нашел для антисемитизма, было то, что евреи сами настаивают на своей индивидуальности, а также бессознательный страх неевреев перед кастрацией, который вызывается еврейским обычаем обрезания. Этот увечащий обычай был широко распространен среди неевреев среднего класса в англосаксонских странах того века, что, впрочем, нисколько не избавило их от предрассудков (как саркастически добавил Джонс в рецензии на “Моисея”). Конечно, Фрейд видел в себе черты современного Моисея. Он был не уверен в своих национальных чувствах и искал утешения в переписывании истории и исследовании своего собственного бессознательного. Он говорил, что Моисей преследовал его долгие годы, словно “неизгнанный призрак”. Австрия постепенно склонялась к фашизму. В 1933 годѹ жизни есть справедливость, – писала она в 1922 году, – женщины будут издавать законы, а мужчины рожать детей”. Ничто в ее зрелые годы не говорило о том, что она была Анной О., которую Берта так удачно подчинила себе и превратилась в строгую филантропку и писательницу. В молодости Фрейд, несомненно, был бы очень рад узнать о ее снах. Она вела дневник всю жизнь, а в пожилом возрасте все еще записывала некоторые сны из-за неугасаемого интереса к самой себе... Я путешествовала после ужина с компаньонкой, которая немного напоминала мою мать. Она держала в руках кнут, завернутый в оберточную бумагу, чтобы “мужчины знали, кто я такая”. Вокзал, когда мы добрались � не глупил, я взрослая женщина, которая делает добрые дела и пишет книги. Каждый раз, когда я открывала рот, я заходилась в кашле, как было тогда, когда я ухаживала за папой. Кашель означал: “Послушай, уважаемый, я руководила приютом для сирот, я основала лигу женщин. Я спасла сотни девушек от продажи в проститутки”. Было важно, чтобы он понял, что я еду выступать на съезде в Берлине с докладом о том, что евреи должны жить вместе с национал-социалистами. Я приказала ему убрать свой морфий, и они прикрыли мое лицо тканью, чтобы сдержать кашель. Я кричала им, что я не та Анна из статей, которые они постоянно публиковали, глупая маленькая фрейлейн, которую они лечили разговорами, и это все равно не помогло. Мы все знали, в чем была их проблема – они были мужчинами. Брейер думал, что все знает. Так же думал и этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который потом писал обо мне так, будто знал меня. Никто из них и близко не подошел к Анне. Она играла с ними в женские игры. Потом игла вошла в тело с хлопком, и я увидела мелькание голубых перьев над озером. Я проснулась на рассвете в спальном вагоне с несильной головной болью, которая практически прошла к тому времени, как мы приехали в Берлин.
Зигмунд Фрейд Глава 31. Исход
23.04.2008
Самые разные организации доживали последние дни. “Факел”, который перестал издаваться в феврале 1936 года, напоследок еще раз бросил камень в сторону психоанализа. Аналитики, заявил Карл Краус в последнем номере, подстерегают своих жертв у гостиниц на Рингштрассе. Некоторые, добавил он, “среди них самые ничтожные”, уже уехали в Америку, “чтобы устроиться там, где есть деньги” – возможно, намек на Виттельса, который уже процветал в Нью-Йорке. Французская журналистка в том же году ездила в Вену, чтобы написать юмористический рассказ о том, что Фрейд считает себя и свою науку удобной мишенью. Назвавшись мадам Дюбуа и притворившись, что боится собак, сна воспользовалась Полем Федерном в качестве посредника. Федерн, который принял ее (как она намекнула) только потому, что она утверждала, будто “отвратительно богата”, отличался “раввиноподобным носом, какие можно увидеть только на антисемитских карикартурах”. Он взял с нее деньги и устроил встречу с Фрейдом, с которым она увиделась в “красивом доме, свежевыкрашенном, с орехово-коричневыми ставнями, сияющими на солнце”, – доме, который он снимал на тенистой дороге в Гринцинг, ведущей в “Бельвю” и на Химмельштрассе Федерн тоже был там. Выглядевший, по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят, чем на восемьдесят, Фрейд был в “щегольском сером костюме, как жиголо, но это не выглядело смешным, потому что в том, как он ходил и двигался, было очень много молодой энергии”. Его руки тоже были молодыми, “красноватыми и тяжелыми, но без морщин и без этих пятен, которые обычно покрывают руки стариков”. Она заметила у него под подбородком “большой комок”, который двигался, когда он говорил, и предположила, что это из-за “серьезного заболевания гортани”, от которого его чудом спасли с помощью операции. Насколько он пострадал, она не заметила. Она увидела только рот, “полный золота как у старого каннибала, только что побывавшего у американского дантиста”. Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена благоговения или, по крайней мере, внимания, но мадам Дюбуа откинулась назад и просто развлекалась. “Почему вы настаиваете, чтобы я лечил вас? – спросил он ее по-английски. – Лечение психоанализом очень долгое. Оно займет не меньше года, а может, больше, и за это время я могу умереть. Тогда что вы будете делать? Убьете себя? У вас никогда не появляется желания поконче его обследовали каждое утро. В одну субботу профессор Пихлер выжигал ему подозрительную язву на щеке под местной анестезией, когда Фрейд воскликнул: “Я больше так не могу”. Пихлер завершил операцию. Тот больше не жаловался. Хирург просто отмечает “Пациент сначала не чувствует боли, но к концу говорит, что больше не может вынести. Реальной причины нет”. Пять дней спустя в письме Марии Бонапарт Фрейд пишет, что после этого у него начались такие боли, что во время анализа – похоже, работу ничто не могло остановить – ему каждые полчаса нужна была новая бутылка с горячей водой, чтобы прикладывать к лицу. Походя он сообщил принцессе, что исследует превратности судьбы бывшего короля Англии, Эдуарда VIII, который за неделю до того отказался от престола, чтобы жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. “Что происходит с королем?” – спрашивает он и выносит окончательный диагноз: Я думаю, он бедный человек, не интеллектуал, не особенно умен, возможно, латентный гомосексуалист, который нашел в этой женщине друга, обрел с ней потенцию и, следовательно, не может жить без нее. Бонапарт собиралась приобрести письма Флису. Она рассказала Фрейду в канун Нового года, что ей предложил их за двенадцать тысяч франков берлинский торговец, купивший их у госпожи Флис. Они были предназначены, по его словам, для национальной библиотеки Пруссии, пока нацисты не сожгли книги Фрейда и он не попал в черный список авторов. Он ответил, что эти письма были очень личными и его бы очень смутило, если бы они попали в чужие руки. “Наша переписка была самой интимной, какую только можно себе представить. Я не хочу, чтобы они стали известны последующим поколениям”. В разговоре он однажды рассказал ей шутку. Вопрос как приготовить куропатку? Ответ сначала закопайте ее в землю. Через неделю достаньте из земли. – А что потом? – Потом выбросьте. Возможно, она позволит ему выплатить половину? Там содержатся “все догадки и ложные пути, связанные с рождением анализа”. Но принцесса была непреклонна. Чем больше он хотел уничтожить эти письма, тем более ценными историческими документами они представлялись. Одним из условий ее покупки, сказала она, было то, что она никогда не продаст материал “прямо или косвенно” семье Фрейда, чтобы они не уничтожили его. Она говорила, что, возможно, поместит бумаги в национальную библиотеку – например, Женевы – с запретом доступа в течение века после его смерти. В конце концов она зачитала ему избранные места и оставила все в сейфе Ротшильда в Вене. Германия продолжала демонстрировать самым пугающим образом, во что превратится Австрия, если – или когда – наступит аншлюс. Уже были организованы концентрационные лагеря. Их пока считали не средством массового уничтожения, а скорее насильственным способом, которым расправлялись с политическими заключенными. Неявные упоминания о них в письмах к Арнольду Цвейгу позволяют предположить, что Фрейд знал обо всем. Целью создания таких лагерей было то, чтобы люди знали, что есть Дахау и Бухенвальд, и страшились этого. В Австрии местные нацисты, финансируемые Берлином, произносили речи и устраивали демонстрации. Канцлер, Курт фон Шушниг, который заменил убитого Дольфуса, вел политику умиротворения и старался не делать ничего, что бы не понравилось Германии. “Наша политическая ситуация, похоже, становится все мрачнее”, – писал Фрейд Джонсу в марте 1937 года. “Вторжение нацистов, скорее всего, невозможно будет сдержать. Последствия этого сокрушительны и для анализа”. Он часто думал о турецкой осаде 1683 года, когда у ворот Вены был другой враг. Тогда освободительная армия пришла через Каленберг. Теперь спасения было ждать неоткуда, во всяком случае, не от Великобритании, и “если наш город падет, прусские варвары затопят Европу”. Он сказал, что хотел бы жить в Англии, как Эрнст. Пьер Жане, который той весной был в Вене, хотел зайти к Фрейду. Ему было семьдесят семь лет. Несомненно, он хотел обменяться приветствиями и забыть о прошлых разногласиях. Но Фрейд был категорически против. Если бы они встретились, сказал он Бонапарт, Фрейду пришлось бы упрекнуть Жане за то, что тот “несправедливо вел себя по отношению к психоанализу и ко мне лично и никогда не исправил сделанного”. Фрейд рассказал о старой обиде, когда французы начали распространять клевету, что Фрейд украл его идеи, Жане не пытался их остановить. Фрейд отказался искать вежливые оправдания своему отказу. “Честность – единственно возможный выход. Грубость вполне оправданна”. Его память об отступниках тоже ничуть не притупилась. Альфред Адлер, который летом 1937 года приехал в Шотландию, чтобы читать лекции, скончался на улице в �о она никогда не продаст материал “прямо или косвенно” семье Фрейда, чтобы они не уничтожили его. Она говорила, что, возможно, поместит бумаги в национальную библиотеку – например, Женевы – с запретом доступа в течение века после его смерти. В конце концов она зачитала ему избранные места и оставила все в сейфе Ротшильда в Вене. Германия продолжала демонстрировать самым пугающим образом, во что превратится Австрия, если – или когда – наступит аншлюс. Уже были организованы концентрационные лагеря. Их пока считали не средством массового уничтожения, а скорее насильственным способом, которым расправлялись с политическими заключенными. Неявные упоминания о них в письмах к Арнольду Цвейгу позволяют предположить, что Фрейд знал обо всем. Целью создания таких лагерей было то, чтобы люди знали, что есть Дахау и Бухенвальд, и страшились этого. В Австрии местные нацисты, финансируемые Берлином, произносили речи и устраивали демонстрации. Канцлер, Курт фон Шушниг, который заменил убитого Дольфуса, вел политику умиротворения и старался не делать ничего, что бы не понравилось Германии. “Наша политическая ситуация, похоже, становится все мрачнее”, – писал Фрейд Джонсу в марте 1937 года. “Вторжение нацистов, скорее всего, невозможно будет сдержать. Последствия этого сокрушительны и для анализа”. Он часто думал о турецкой осаде 1683 года, когда у ворот Вены был другой враг. Тогда освободительная армия пришла через Каленберг. Теперь спасения было ждать неоткуда, во всяком случае, не от Великобритании, и “если наш город падет, прусские варвары з��чневыми ставнями, сияющими на солнце”, – доме, который он снимал на тенистой дороге в Гринцинг, ведущей в “Бельвю” и на Химмельштрассе Федерн тоже был там. Выглядевший, по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят, чем на восемьдесят, Фрейд был в “щегольском сером костюме, как жиголо, но это не выглядело смешным, потому что в том, как он ходил и двигался, было очень много молодой энергии”. Его руки тоже были молодыми, “красноватыми и тяжелыми, но без морщин и без этих пятен, которые обычно покрывают руки стариков”. Она заметила у него под подбородком “большой комок”, который двигался, когда он говорил, и предположила, что это из-за “серьезного заболевания гортани”, от которого его чудом спасли с помощью операции. Насколько он пострадал, она не заметила. Она увидела только рот, “полный золота как у старого каннибала, только что побывавшего у американского дантиста”. Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена благоговения или, по крайней мере, внимания, но мадам Дюбуа откинулась назад и просто развлекалась. “Почему вы настаиваете, чтобы я лечил вас? – спросил он ее по-английски. – Лечение психоанализом очень долгое. Оно займет не меньше года, а может, больше, и за это время я могу умереть. Тогда что вы будете делать? Убьете себя? У вас никогда не появляется желания покончить с собой? Или появляется?” С ее точки зрения, он был карикатурой, смешным старым евреем с золотыми зубами, который пользуется людской легковерностью. Возможно, на этом этапе жизни он уже стал карикатурой. Его творческие годы закончились,Абердине от инѺой � такую сумму, не привлекая к себе внимания и не увеличив свой налог на выезд. В письме, которое Фрейд писал Бонапарт из Лондона в том же году, говорилось: “Мы не в силах обеспечивать их здесь, в Англии”. Он предполагал, что деньги, которые он им оставил, “возможно, уже конфискованы и обязательно будут потеряны, если они уедут”. Он добавил, что думал о том, чтобы устроить их на французской Ривьере: “Но будет ли это возможно?” Четыре старые женщины, которые наверняка не хотели уезжать из привычных мест, не считались большим приоритетом. Лагерей смерти тогда еще не было. Фрейд в последний раз попрощался с ними. В 15. 25 в субботу, 4 июня, он вместе с остальными сел в “Восточный экспресс” на Западном вокзале. Их сопровождал член дипломатической миссии США в Вене. В предрассветные часы воскресенья, проехав двенадцать часов по Австрии и Германии, поезд достиг границы в Келе. Немецкая таможня ими не заинтересовалась, и они пересекли мост через Рейн в Страсбург, оказавшись во Франции и на свободе. Принцесса и Уильям Буллитт встретили поезд на вокзале в Париже, и Фрейды остановились в доме Бонапарт. Она передала Фрейду чек на его золото, которое ждало его в Лондоне. Вечером они отправились в Капленниками уже отправлялись из Вены в лагеря, Анна изучала карты Лондона. * Джонс мог решать, кого брать, а кого нет. Ганс Лямпль, бывший ухажер Анны, и его жена, которые переехали в 1933 году из Берлина в Вену, тоже хотели отправиться в Лондон. Но они не входили в его список, сказал он Анне, потому что против них было неизвестное “мнение”. Вместо этого они поехали в Амстердам. Срее появилась гангренозная полость, и его кровать пришлось защищать от мух противомоскитной сеткой. Такой жуткий конец жизни он встретил с явным хладнокровием. Анна ухаживала за ним, вставая каждую ночь по несколько раз, чтобы опрыскать его рот обезболивающим средством. Макс Шур, который удачно добрался до Англии, проводил у Фрейда почти все время. Обсуждая Гитлера и вероятное будущее, Шур спросил Фрейда, считает ли он, что эта война будет последней. “Для меня – последней”, – ответил Фрейд. Его имя было включено в “особый список” гестапо, куда входили люди, которых нужно было найти в первую очередь после завоевания Британии. 1 сентября Гитлер вторгся в Польшу, а два дня спустя, утром в воскресенье, Чемберлен сообщил Великобритании, что “теперь мы воюем с Германией”. Кровать Фрейда передвинули в более безопасную часть дома, когда вскоре после речи Чемберлена завыли первые сирены воздушного налета. Это была ложная тревога. 21 сентября, во вторник, Фрейд взял Шура за руку и сказал: “Мой дорогой Шур, вы, конечно же, помните нашу первую беседу. Тогда вы пообещали не оставить меня, когда придет мое время. Теперь это превратилось в сплошную пытку и больше не имеет смысла”. Шур сказал, что все понимает. “Спасибо, – ответил Фрейд. – Поговорите с Анной и, если она не возражает, покончите с этим делом”. За сорок лет до того в одном из своих полных риторики писем к Флису он спрашивал: “К чему пришел человек, как ничтожно должно быть влияние религии науки, которая должна была занять место старой религии, если человек уже не отваживается решить, когда очередь того или другого умереть?” Поговорив с Анной, Шур сделал ему инъекцию большой дозы морфия и повторил ее, возможно, дважды, в течение следующих тридцати шести часов. Фактически это была эвтаназия. Шур посоветовался с юристом, до того как написать отчет об этом эпизоде. Фрейд впал в кому и умер в три часа ночи в субботу, 23 сентября 1939 года. Ему было восемьдесят три, и он прожил больше, чем предсказывали все его магические числа. Это был Йом Киппур, еврейский День искупления – совпадение, которое он мог бы проанализировать и счесть чем-то большим, чем совпадение, – если бы имел эту возможность.
Зигмунд Фрейд Глава 32. Послесловие
23.04.2008
Поколение Фрейда отнеслось к нему с должным уважением. Анна, которая осталась представительницей отца на земле, была почитаемым хранителем его памяти, а также бумаг в доме на Мэсфилд-гарденз. Она сама была терапевтом, но жила в тени Фрейда и не хотела ничего иного. Люди старались ничем не обидеть “мисс Фрейд”. Дом был хранилищем прошлого. Весь оставшийся после Фрейда антиквариат и его книги хранились там. Тетя Минна умерла во время войны, но Марта, старшая сестра, пережила ее. Это была тихая старая женщина с устоявшимися привычками, которая всегда ходила на Финчли-роуд за продуктами, как прежде делала это в Вене. Когда она умерла в 1951 году, ей было девяносто лет. В то время Анне было чуть больше пятносовых рефлексов. Все двести восемьдесят четыре письма пролежали во время войны в датском посольстве в Париже, куда принцесса Мария Бонапарт отвезла их из Вены. В мае 1946 года она привезла переписку в Лондон, чтобы Анна с ней ознакомилась. Анна не хотела, чтобы письма были опубликованы, как и ее брат Мартин. Бонапарт была противоположного мнения. Она умела убеждать людей и заслуживала внимания как человек, который спас переписку; кроме того, если Фрейды этим бы не заинтересовались, она могла бы найти письмам другого владельца. Стараясь предусмотреть юридические тонкости и представить людям настоящего Фрейда, тем самым сделав книги других авторов излишними, Анна решила, что письма нужно опубликовать. Но сначала их необходимо было подвергнуть цензуре. В период с 1946 по 1949 год письма редактировал бывший венский аналитик Эрнест Крис. Один из любимых учеников Фрейда в тридцатых годах, во время войны он переселился в Нью-Йорк и каждое лето посещал Лондон, где с удовольствием работал рядом с Анной. Они были очень близки: анализ проходил все время, пока они занимались письмами. Началось сокрытие истинного образа Фрейда, хотя в то время люди еще могли увидеть разницу. Книгу должны были назвать “Происхождение психоанализа”, но весь материал об интересах отца, который Анна с Мартином сочли слишком неприглядным, был исключен. Сюда вошел и абзац о женском обрезании, и мрачные подробности “совращений”, и то, что Фрейд испытывал сексуальное желание. Вырезали и эпизод с Эммой Экштейн, женщиной, которая, как Фрейд предполагал, чуть не умерла от кровотечения из-за любви к нему. Немецкоязычная версия с большим введением, написанным Крисом, появилась первой, в 1950 году, а за ней в 1954 году последовало англоязычное издание. Крис говорил Анне, что его совесть чиста, в книге есть замечание, где он говорит, что редактура осуществлялась по принципу “опущения или сокращения [всего], что не соответствовало бы профессиональной или личной совести” – достаточно размытая фраза, которую можно применить к любому случаю. Фактически, Крис с Анной исключили из переписки большую часть того, что в то время беспокоило Фрейда. Психоанализ принял то, что ему дали – даже эта выхолощенная версия содержала неслыханные откровения, – но был благодарен хотя бы за это. Задолго до выхода в свет “Происхождения психоанализа” Анна и ее советчики находились в тяжких раздумьях по поводу биографии. Американский издатель попросил Джонса написать ее в 1946 году, но тот сначала колебался (или делал вид), поскольку ему было шестьдесят семь и у него было слабое здоровье. Анна предпочла бы, чтобы это сделал Крис, говорили еще об одном кандидате из старой Вены, Зигфриде Бернфельде, одном из призрачных женихов Анны в двадцатых годах, который теперь жил в Сан-Франциско. Бернфельд собрал большой биографический материал о ранних годах деятельности Фрейда. Возможно, его умение находить информацию говорило не в его пользу. Его идея создать доступный архив Фрейда позже была отклонена в целях скромности и сокрытия некоторых фактов. Бернфельд опередил свое время, задавая биографические вопросы, которыми больше не интересовался никто. В 1947 году он опубликовал статью, которая утверждала, что “Покрывающие воспоминания” Фрейда автобиографичны. Именно эти изыскания вызвали такую любознательность у Питера Суэйлза тридцать лет спустя. Бернфельд не стал официальным биографом, равно как и Крис. Однако Джонс решил, что все-таки сделает это. Что бы Анна ни думала относительно его хитрости, он был слишком заметной фигурой и работал вместе с Фрейдом слишком много лет, чтобы получить отказ. К 1950 году Джонс принялся за работу над первым томом биографии, которая заняла три тома. Любезный Бернфельд снабдил его информацией. Самым важным материалом стала переписка Фрейда, которую семья передала Джонсу не без опасений. В дом Джонса в Суссексе, где он жил спокойной жизнью почти без работы с женой и парой слуг, были отвезены полные сундуки бумаг. Письма Зигмунда и Марты в период помолвки сначала оставили. Некоторые родственники хотели их уничтожить. Только Эрнст Фрейд, который теперь работал в Британии архитектором, похоже, был на стороне Джонса. В конце концов Анна отдала ему две тысячи писем, которыми обменялись Зигмунд и Марта, и Джонс поклялся, что не покажет их “ни одной живой душе”, если не считать госпожи Джонс, которая их переводила. Он чуть не пропал под тяжестью этого и других материалов. К тому времени как он закончил первый том, был уже конец 1952 года и ему было семьдесят четыре года. Поскольку это была официальная биография, за Джонсом присматривали родственники, особенно Анна. Его стиль в основном живой, подход к Фрейду прямой и редко угоднический. Но тем не менее Джонс превозносил своего учителя, который сделал его жизнь такой, какая она есть, опустил некоторые факты и изменил другие. Он очень скромно воспользовался письмами Флису, очень вскользь упомянул о Фрейде и кокаине (этот вопрос беспокоил Анну), о его собственных неврозах – в общем, дал некритическую версию его жизни. Анна, которая не была уверена в результате, вздохнула с облегчением, прочитав черновики Джонса. Биография Джого Айсслер обнаружил в Вене и много лет подряд интервьюрировал, стал еще одним разочарованием. Панкеев попал во “вражеские руки”, когда предприимчивая журналистка из Лондона, Карин Обхольцер, самостоятельно обнаружила его в 1973 году и убедила поговорить с ней. Айсслер не смог остановить ее, и в конце концов Панкеев продал ей свои права на историю, то есть сорок часов интервью, записанных ею. По договору ничего не должно было публиковаться до его смерти. В то время ему было восемьдесят шесть. Книга Карин Обхольцер появилась в 1980 году, год спустя после его смерти, и продемонстрировала интересный скептицизм со стороны самого знаменитого пациента Фрейда. Интервью Айсслера с ним до сих пор пылятся в библиотеке конгресса. Самым значительным ходом Айсслера было то, что ему удалось убедить Анну Фрейд написать завещание на бумаги Фрейда на Мэсфилд-гарденз. Она умерла в 1982 году и в конце концов из Нью-Йорка приехал человек, чтобы проследить за исполнением условий ее завещания. К тому времени дом стал Музеем Фрейда, где были выставлены его вещи – кушетка, статуэтки, библиотека, – и бумаги не хотели отдавать. Фотокопировальные машины работали долгие часы, но большое количество материала так и не скопировали. Недовольство британцами, которые меньше суетились вокруг ее отца, возможно, объясняет, почему Анна поддалась на уговоры Айсслера. Бумаги Джонса принадлежат Британскому психоаналитическому обществу и доступннаходить свои собственные решения. В конце концов, это их бессознательное, а не его. “Эдипову ситуацию нельзя разрешить, но ее можно признать, и если мы признаем ее, наша жизнь станет интереснее, чем в противном случае”. Сам Фрейд для А. – это Эдип, человек, который стремился разгадать загадки жизни, реалист, который “всегда говорил, что будет оклеветан, поскольку видел нас такими, какие мы есть, а не только такими, какими мы должны быть”. Когда перед вами жизненная проблема, – говорит А., – важно найти способ выполнить “благородное дело” осознания самого себя. Возможно, он прав. Проблема неспециалиста в отношении к психоанализу – это то, что в теории, несомненно, есть правда, но нет единой абсолютной истины, на которую претендовал Фрейд-пророк, или, как предпочитает выражаться А., “абсолютной истины, которую, по мнению некоторых людей, Фрейд утверждал, что нашел”. Смелые заявления психоаналитиков – как основателя психоанализа, так и его последователей – постепенно теряют свою силу. Когда после первой мировой войны Фрейд получил всемирное признание, верить в “бессознательное” значило принимать предложенную им версию. Во второй половине двадцатого века психология нашла альтернативы, которые не зависят от жестоких механизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник – поиск этого решения. Место, где стоял “Бельвю”, пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно�ны переписывался с Анной и подружился с ней. К 1950 году, когда он и другие члены Ньюйоркского психоаналитического общества решили, что в Америке нужно создать фрейдовский архив, она выказала свою поддержку. Никто не замечал Зигфрида Бернфельда, который мечтал, как он намекал в письмах к Айсслеру, создать архив в виде лаборатории, открытой для исследователей. Анна пришла от этой идеи в ужас. Она предпочла закрытый фонд, где материалы использовались бы “с б�ер во время воази�о заявляет, что не скрывал от Айсслера своих взглядов и был шокирован его реакцией. Попытка прекратить его абсолютно не сокращенное издание переписки с Флисом, которую он перевел и отредактировал, не удалась, потому что с издательством уже был заключен контракт. Некоторые аналитики все еще делают вид, что это издание не существует, потому что терпеть не могут МэѾльшой осторожностью”. К моменту смерти Бернфельда в 1953 году были легально созданы архивы Зигмунда Фрейда и Айсслер занялся поиском писем и других бумаг, а также начал программу по записи на пленку интервью со ста�хоанализу – это то, что в теории, несомненно, есть правда, но нет единой абсолютной истины, на которую претендовал Фрейд-пророк, или, как предпочитает выражаться А., “абсолютной истины, которую, по мнению некоторых людей, Фрейд утверждал, что нашел”. Смелые заявления психоаналитиков – как основателя психоанализа, так и его последователей – постепенно теряют свою силу. Когда после первой мировой войны Фрейд получил всемирное признание, верить в “бессознательное” значило принимать предложенную им версию. Во второй половине двадцатого века психология нашла альтернативы, которые не зависят от жестоких механизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник – поиск этого решения. Место, где стоял “Бельвю”, пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно�ны переписывался с Анной и подружился с ней. К 1950 году, когда он и другие члены Ньюйоркского психоаналитического общества решили, что в Америке нужно создать фрейдовский архив, она выказала свою поддержку. Никто не замечал Зигфрида Бернфельда, который мечтал, как он намекал в письмах к Айсслеру, создать архив в виде лаборатории, открытой для исследователей. Анна пришла от этой идеи в ужас. Она предпочла закрытый фонд, где материалы использовались бынизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник – поиск этого решения. Место, где стоял “Бельвю”, пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно�ны переписывался с Анной и подружился с ней. К 1950 году, когда он и другие члены Ньюйоркского психоаналитического общества решили, что в Америке нужно создать фрейдовский архив, она выказала свою поддержку. Никто не замечал Зигфрида Бернфельда, который мечтал, как он намекал в письмах к Айсслеру, создать архив в виде лаборатории, открытой для исследователей. Анна пришла от этой идеи в ужас. Она предпочла закрытый фонд, где материалы использовались бы “с большой осторожностью”. К моменту смерти Бернфельда в 1953 году были легально созданы архивы Зигмунда Фрейда и Айсслер занялся поиском писем и других бумаг, а также начал программу по записи на пленку интервью со стареющими аналитиками и пациентами. Отдельно были опубликованы не совсем надежные издания избранных писем. Некоторые редактировал Эрнст Фрейд, который исключал все, что он и Анна считали неприличным. В 1961 году вышел сборник разных писем, в 1965-м – писем Карлу Абрахаму, в 1970-м – Арнольду Цвейгу. В то время Эрнсту принадлежали права на материалы его отца. Фрейд оставил авторские права пятерым внукам – они до сих пор получают за это деньги, – а Эрнст управлял организацией “Зигмунд Фрейд копирайтс”, которая была учреждена в 1946 году для решения вопросов по авторским правам Фрейда. У Анны не было непосредственного контроля над материалом, но она была изъявительницей воли отца и с ней всегда советовались. Маловероятно, что брат поступал бы против ее воли. Первые документы, с которыми обошлись должным образом, были письма Юнгу. Они были опубликованы вместе с письмами Юнга Фрейду под редакцией Уильяма Макгира 1974 года после многолетних переговоров с обеими семьями. Анна Фрейд изо всех сил старалась вмешаться. Например, она не хотела, чтобы сохранились упоминания о Штекеле как о “свинье”, о Мортоне Принсе как о “невежественном осле” или чтобы говорилось хоть что-нибудь о связи Юнга с Сабиной Шпильрейн. К тому времени, однако, вопрос об авторских правах – которые увеличили доходы внуков Фрейда, дав им право на перепечатку текстов Фрейда, – был поставлен на профессиональную основу. Эрнст умер в 1970 году. Макгир отказывался от предложений Анны Фрейд, и “Зигмунд Фрейд копирайтс” разрешили выпуск несокращенного издания. Архив Айсслера продолжал расти. Весь материал хранился в библиотеке конгресса, и доступ к нему был ограничен. Часто эти ограничения были удивительно неоправданными. Зачастую встречались запреты на двадцать, тридцать, пятьдесят лет. Некоторые документы должны были держать под замком два века, до двадцать второго столетия. Пациентов Фрейда и их живущих потомков, как утверждалось, нужно было защитить (хотя сам Фрейд часто не соблюдал конфиденциальности). Кроме того, интервьюируемые ничего бы не сказали, если бы знали, что их взгляды обнародуют. В этих ограничениях был какой-то смысл, но они накладывались без должных соображений, огульным образом. Когда Эрнест Джонс в своей биографии раскрыл тайну Анны О., то есть Берты Паппенгейм, небо не упало на землю. Этого не произошло и тогда, когда Генри Элленбергер назвал Эмми фон Н. Фанни Мозер в 1977 году. В связи с некоторыми интервью Айсслера возникали нелепые ситуации. Наложив запрет на длительные беседы с Вильгельмом Райхом в 1952 году, он с ужасом обнаружил, что копии пленок, оставшиеся у Райха, были использованы для книги всего пятнадцать лет спустя. Жена Мартина Фрейда, проживавшая отдельно от него, спокойно сплетничала с Полом Роазеном и дала ему прочитать копию своего интервью, которое, как она с удивлением узнала от Роазена, было закрыто для доступа в библиотеке конгресса до 2053 года. Волчий Человек, которого Айсслер обнаружил в Вене и много лет подряд интервьюрировал, стал еще одним разочарованием. Панкеев попал во “вражеские руки”, когда предприимчивая журналистка из Лондона, Карин Обхольцер, самостоятельно обнаружила его в 1973 году и убедила поговорить с ней. Айсслер не смог остановить ее, и в конце концов Панкеев продал ей свои права на историю, то есть сорок часов интервью, записанных ею. По договору ничего не должно было публиковаться до его смерти. В то время ему было восемьдесят шесть. Книга Карин Обхольцер появилась в 1980 году, год спустя после его смерти, и продемонстрировала интересный скептицизм со стороны самого знаменитого пациента Фрейда. Интервью Айсслера с ним до сих пор пылятся в библиотеке конгресса. Самым значительным ходом Айсслера было то, что ему удалось убедить Анну Фрейд написать завещание на бумаги Фрейда на Мэсфилд-гарденз. Она умерла в 1982 году и в конце концов из Нью-Йорка приехал человек, чтобы проследить за исполнением условий ее завещания. К тому времени дом стал Музеем Фрейда, где были выставлены его вещи – кушетка, статуэтки, библиотека, – и бумаги не хотели отдавать. Фотокопировальные машины работали долгие часы, но большое количество материала так и не скопировали. Недовольство британцами, которые меньше суетились вокруг ее отца, возможно, объясняет, почему Анна поддалась на уговоры Айсслера. Бумаги Джонса принадлежат Британскому психоаналитическому обществу и доступннаходить свои собственные решения. В конце концов, это их бессознательное, а не его. “Эдипову ситуацию нельзя разрешить, но ее можно признать, и если мы признаем ее, наша жизнь станет интереснее, чем в противном случае”. Сам Фрейд для А. – это Эдип, человек, который стремился разгадать загадки жизни, реалист, который “всегда говорил, что будет оклеветан, поскольку видел нас такими, какие мы есть, а не только такими, какими мы должны быть”. Когда перед вами жизненная проблема, – говорит А., – важно найти способ выполнить “благородное дело” осознания самого себя. Возможно, он прав. Проблема неспециалиста в отношении к психоанализу – это то, что в теории, несомненно, есть правда, но нет единой абсолютной истины, на которую претендовал Фрейд-пророк, или, как предпочитает выражаться А., “абсолютной истины, которую, по мнению некоторых людей, Фрейд утверждал, что нашел”. Смелые заявления психоаналитиков – как основателя психоанализа, так и его последователей – постепенно теряют свою силу. Когда после первой мировой войны Фрейд получил всемирное признание, верить в “бессознательное” значило принимать предложенную им версию. Во второй половине двадцатого века психология нашла альтернативы, которые не зависят от жестоких механизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник – поиск этого решения. Место, где стоял “Бельвю”, пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно�ны переписывался с Анной и подружился с ней. К 1950 году, когда он и другие члены Ньюйоркского психоаналитического общества решили, что в Америке нужно создать фрейдовский архив, она выказала свою поддержку. Никто не замечал Зигфрида Бернфельда, который мечтал, как он намекал в письмах к Айсслеру, создать архив в виде лаборатории, открытой для исследователей. Анна пришла от этой идеи в ужас. Она предпочла закрытый фонд, где матлетних переговоров с обеими семьями. Анна Фрейд изо всех сил старалась вмешаться. Например, она не хотела, чтобы сохранились упоминания о Штекеле как о “свинье”, о Мортоне Принсе как о “невежественном осле” или чтобы говорилось хоть что-нибудь о связи Юнга с Сабиной Шпильрейн. К тому времени, однако, вопрос об авторских правах – которые увеличили дохца, возможно, объясняет, почему Анна поддалась на уговоры Айсслера. Бумаги Джонса принадлежат Британскому психоаналитическому обществу и доступны исследователям, хотя по крайней мере один раз из них кое-что изымали. В 1972 году в библиотеку приехала Анна Фрейд в сопровождении психоаналитика доктора Масуда Хана, любителя поспорить, который в то время отвечал за архив общества. Они изъяли бумаги, которые, по словам Анны, принадлежат семье, среди них – материалы, относящиеся к Эмме Экштейн. Предположительно, они тоже давно оказались в Америке. Интересные события незадолго до смерти Анны подорвали авторитет Айсслера и его архива. В семидесятых годах он подружился с Джеффри Мэссоном, в то время молодым американским психоаналитиком, который к тому же был профессором санскрита в Торонто. Впечатленный талантами Мэссона, Айсслер решил сделать из него своего преемника. Айсслеру, очевидно, был нужен протеже, не слишком отягощенный прошлым и обожествленным образом Фрейда. Возможно, он пострадал от колючей проволоки фрейдистов больше, чем показывал это, и имел зуб на их ограничения. Поэтому он решил удивить их активистом, стремящимся к раскрытию тайн. До разговора с Айсслером по поводу этого назначения, когда тот пригласил его стать директором “Зигмунд Фрейд копирайтс”, Мэссон познакомился с Анной Фрейд и, с одобрения Айсслера, стал вести себя как дома на Мэсфилд-гарденз, в этом “огромном сундуке сокровищ”, где он добыл много бумаг. Мэссон вызвал ее беспокойство тем, что предложил издать без цензуры переписку с Флисом (это стало его навязчивой идеей), но в конце концов Анна согласилась даже на это. Формально предложение стать преемником Айсслера Мэссон получил в октябре 1980 года, а к 1981 году он уже знакомился с засекреченными материалами библиотеки конгресса и планировал открыть к ним доступ. Айсслер, хоть это ему и не нравилось, сказал, что Мэссон может поступать так, как хочет. Однако в последний момент Мэссон дискредитировал себя в глазах Айсслера и психоаналитического истеблишмента. Он уверился (во многом благодаря материалам из архивов Айсслера), что Фрейд предал себя и человечество, отказавшись от своей собственной “теории совращения” о крупномасштабном совращении малолетних и заменив ее теорией о детских фант�щают не только на события детства, но и на взрослую жизнь и взаимоотношения. Бессознательное человека у некоторых аналитиков стало творением общества, а не закрытым внутренним миром. Школа “связей объекта”, которая занимается в основном взаимоотношениями пациента с другими людьми, сделала многое для гуманизации психоанализа, хотя сам термин “связи объекта” не совсем уж гуманистичен. Восприятие Фрейдом людей вообще и маленьких детей в частности как существ, которые подобно животным борются за простые удовольствия с враждебной средой, сменилось точкой зрения, что мы начинаем жизнь уже приспособленными к своему окружению. Манера проведения анализа тоже изменилась. Пациентов теперь чаще приглашают к сотрудничеству, а не заставляют думать, что они подчиняются доктору. Некоторые аналитики отказались от кушетки и проводят анализ сидя лицом к лицу с пациентом. Другие считают старое положение более подходящим для того, чтобы избавиться от отвлекающих моментов и стимулировать свободные ассоциации. Регулярные сеансы четыре или пять раз в неделю в течение месяцев или лет остаются для некоторых психоаналитиков идеалом, но классический анализ уже долгое время находится в упадке. Поль Федерн, друг Фрейда, еще в 1972 году писал, что психоанализ в США стал “популярным и обычно неправильно понимаемым методом лечения эмоционально нездоровых людей”. Появились методы ускоренного лечения конкретных проблем. Психоанализ начинает превращаться в менее конкретную “психотерапию”, которая, в свою очередь, становится вездесущими “консультациями психолога”, где психология часто неотличима от здравого смысла. В общей сложности психоаналитическое сообщество растворило чистую доктрину Фрейда и получило более легкий в употреблении набор убеждений, которые (как они надеются) сложнее критиковать, потому что они менее конкретны. Для некоторых практикующих врачей психоанализ все еще остается жесткой и неизменной дисциплиной. Иногда они выражаются строже, чем сам Фрейд, по крайней мере, Фрейд на начальном этапе работы, когда он по ходу менял свою систему. Доктор А. – терапевт, который верит во фрейдовский психоанализ. У него нет времени на многочисленные методы современной терапии для конкретных случаев, “так нужно делать, если умер ваш отец или ваша собака”. Фрейдистская терапия – это нечто другое. Не помогает делу, – утверждает А., – если позволить сложиться социальным отношениям между доктором и пациентом. Он никогда не встает, когда заходит пациент, не приветствует его. Если кто-то не приходит на сеанс, он сидит и терпеливо ждет. Те, кто задает прямые вопросы, не получают прямых ответов. Люди должны находить свои собственные решения. В конце концов, это их бессознательное, а не его. “Эдипову ситуацию нельзя разрешить, но ее можно признать, и если мы признаем ее, наша жизнь станет интереснее, чем в противном случае”. Сам Фрейд для А. – это Эдип, человек, который стремился разгадать загадки жизни, реалист, который “всегда говорил, что будет оклеветан, поскольку видел нас такими, какие мы есть, а не только такими, какими мы должны быть”. Когда перед вами жизненная проблема, – говорит А., – важно найти способ выполнить “благородное дело” осознания самого себя. Возможно, он прав. Проблема неспециалиста в отношении к психоанализу – это то, что в теории, несомненно, есть правда, но нет единой абсолютной истины, на которую претендовал Фрейд-пророк, или, как предпочитает выражаться А., “абсолютной истины, которую, по мнению некоторых людей, Фрейд утверждал, что нашел”. Смелые заявления психоаналитиков – как основателя психоанализа, так и его последователей – постепенно теряют свою силу. Когда после первой мировой войны Фрейд получил всемирное признание, верить в “бессознательное” значило принимать предложенную им версию. Во второй половине двадцатого века психология нашла альтернативы, которые не зависят от жестоких механизмов подавления и конфликтов Фрейда. Его решение загадки не оказалось защищенным от времени, как и решения всех остальных людей. Его памятник – поиск этого решения. Место, где стоял “Бельвю”, пансион под Каленбергом, а теперь висит мемориальная доска в память о сне 1895 года, все еще привлекает путешественников. В летний день там так и хочется устроить пикник. Однажды Фрейд отправился туда с Эрнестом Джонсом, и они обедали на террасе перед зданием, у северо-восточного угла. Именно там, – сказал профессор Джонсу, – и произошло “великое событие”. Можно попытаться определить точное место, но едва ли это уже имеет значение. На том месте, где Фрейд спал и видел сны, остались только воздух, ветви деревьев да несколько птиц.
Легенда австрийского футбола осталась без Евро
23.04.2008
По сообщениям венского издания Оsterreich, наставник австрийской сборной Йозеф Хикерсбергер решил обойтись без услуг легенды местного футбола Ивицы Вастича.
Австрийцы пишут, что тренер повезет на Евро только тех, кто будет участвовать в квалификации ЧМ-2010. На 38-летнего Вастича, выступающего сейчас в состава ЛАСКа из Линца, Хикерсбергер явно не рассчитывает. Между прочим, Вастич пребывает в очень неплохой форме, несмотря на столь преклонный по футбольным меркам возраст. Этнический хорват забил уже 11 мячей в этом сезоне в австрийской Бундеслиге.Читать полностью...
I. Начало православного русского прихода в Вене
23.04.2008
Русские проживали в Австрии с давних времен. В большинстве случаев это были дипломаты и торговые представители. Здесь находились целые торговые колонии русских. Такая колония была, например, в Токае (в то время входившем в состав Австро-Венгерской империи). Она занималась покупкой и доставкой в Россию знаменитых токайских вин. Для этой колонии была сооружена церковь, а священники для которой присылались из России.Читать полностью...
II. Освящение Свято-Николаевского собора в Вене
23.04.2008
Под пострoйку собора было отведено место в саду участка, приобретеннoго для посольства. 3 октября 1893 года состоялась закладка храма. Строительные работы велись по проекту академика Г.Котoва архитектором-итальянцем Джакомелли и были окончены 1899 гoду...Читать полностью...
III. Достопимечательности венского собора
23.04.2008
Венский собор Святителя Николая построен в лучших традициях древнерусского зодчества. Пятиглавое здание собора, состоит из главного храма во имя Святителя Николая и нижнего храма Св. Александра Невского.Читать полностью...
IV. История собора после Второй мировой войны
23.04.2008
После освобождения Вены совестскими войсками храм, хотя и сильно поврежденный во время военных действий, был вновь открыт, в юрисдикции Московского Патриарха. Для этого в Вену в октябре 1945 года архиепископ Фотий (Топиро). Для окормления венско-австрийской паствы был назначен в 1946 году архиепископ Сергий (Королев). Он много потрудился по устройству общины и ликвидации ушерба, нанесенного венскому собору войной. В 1949 году архиепископ Сергий был переведен в Берлин. К венскому собору был назначен архимандрит Арсений (Шиловский). В 1951 году было учреждено Венско-Австрийское благочиние, и первым благочинным стал о.Арсений. Это благочиние в 1962 году было преобразовано в Венско-Австрийскую епархию Русской церкви. С 13 марта 1975 года архиепископом Венским и Австрийским стал архиепископ Ириней, управляюший епархией до сего дня. С осени 1997 года настоятельствует в венском соборе прот. Николай Орлов.Читать полностью...