- Новости Австрии
-
Старт сезона рождественских ярмарок в Вене
06.11.2025
Ваттенс: Swarovski сокращает еще 400 рабочих мест
06.11.2025
Верхняя Австрия: Рестораны «ставят» на импортных гусей
06.11.2025
Вена: С ветровой энергией — к отказу от газа
06.11.2025
Айзенштадт: Вино и культура во дворце Эстерхази
06.11.2025
Дорнбирн: Ярмарка «i-Messe» для образования и карьеры
06.11.2025
В Граце стартовала Академия учеников по стоматологии
06.11.2025
Сезон Венских балов должен принести рекорды
05.11.2025
Цены на бассейны в Вене выросли на шесть процентов
05.11.2025
Верхняя Австрия: Скачок прибыли в концерне Kontron
05.11.2025
- Подписаться
-
- Кастинг в Вене
- Услуги в Австрии
- Рекомендуем
- Цирюльник барбершоп
- Компьютерная помощь
- День Победы в Вене
- Песни Победы в Вене
- YouTube
- Услуги в Австрии
-
- Рекомендуем
- Праздники Австрии
Новости
Зигмунд Фрейд Глава 16. "Оговорки по Фрейду"
24.04.2008
В 1900 году Фрейду крайне не везло. Его мучило чувство неудовлетворенности. Он завидовал Флису, богатому и уверенному, процветавшему в своем прогрессивном городе, а письма, которые он слал в Берлин, были пронизаны жалостью к себе. То, что он знал себя, не помогало ему справиться с “невротическими колебаниями настроения”, как он их называл – равно как и с тревогой по поводу денег: “Я чувствую себя опустошенным”, “Моя спина заметно согнулась”. Каким же он был глупцом, что мечтал о свободе и благополучии, – стонет он, – просто потому, что написал книгу о сновидениях! Он зарабатывал довольно большие деньги – пятьсот флоринов в неделю. Если это и поднимало его настроение (“деньги для меня – веселящий газ”, как однажды сказал он Флису), эффект был преходящим. Тяжелая работа с пациентами вызывала в нем чувство усталости и тоску по “солнцу, цветам, синей воде, совсем как в молодости”. Как многие врачи, он не питал к пациентам особенно теплых чувств и видел в них своих “мучителей”. Свободное время он описывает с горькой иронией. Он – “ищущий удовольствий обыватель”, который посвящает себя фантазиям, игре в шахматы и чтению английских романов. Крепкие сигары он себе не позволял, алкоголь (как он решил) ему не помогал, что же касается плотских удовольствий, “я перестал заводить детей”. Если бы у него было больше денег или было бы с кем поехать в Италию этим летом... Если бы он только мог избавиться от утомительной дружбы Брейера! Он хочет купить металлическую шкатулку, которую однажды видел в витрине магазина в центре Вены, но во время прогулок не может найти этот магазин, а посмотреть его адрес в телефонном справочнике постоянно забывает. Наконец он заставляет себя найти это место и обнаруживает, что магазин находится совсем рядом с тем зданием, где живут Брейеры. То есть – он в запретной зоне, и его бессознательное избегало этого места. Если в письмах Фрейда все верно, он практически ничем в этот год не занимался – лишь вел полураститсльное существование, беспокоился и старел. День рождения в мае 1900 года он отметил со словами: “Да, теперь мне действительно сорок четыре – я старый, немного жалкий на вид еврей”. Семья настояла на том, чтобы отпраздновать это событие, но Фрейд был очень занят присыпанием головы пеплом и сообщил Флису, что для него было бы “достойным наказанием”, если “ни одна из неизведанных областей психической жизни, в которые я ступил первым, не будет носить моего имени и подчиняться моим законам”. Иногда меланхолия отступает. Когда создается впечатление, что научное сообщество наконец принимает Флиса с его идеями о периодичности, Фрейд мечтательно говорит, что было бы очень приятно увидеть, как критики друга возьмут свои слова обратно.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 18. Доктор "Радость" и доктор "Молодой"
24.04.2008
День встречи Фрейда с Юнгом – не красный день в психоаналитическом календаре. Он связан слишком со многими неприятными моментами, хотя в то время это было счастливое событие, знак прогресса. Когда доктор “Радость” и доктор “Молодой” встретились в Вене воскресным утром марта 1907 года, их союз казался очень многообещающим. Доктор Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр тридцати одного года от роду, на протяжении предыдущих двенадцати месяцев восхищался Фрейдом (которому тогда было пятьдесят) на расстоянии. Вечером 2 марта он приехал в Вену на поезде из Цюриха со своей двадцатипятилетней женой Эммой, дочерью богатого промышленника. С ними был один из учеников Юнга, приятный молодой врач по имени Людвиг Бинсвангер, сын Роберта Бинсвангера, главного врача клиники “Бельвю”. Первоначально этот визит был запланирован на Пасху, конец марта, когда у Фрейда пациенты занимали бы меньше времени. К его досаде, Юнг изменил договоренность незадолго до своего приезда, чтобы не нарушать своих дальнейших планов по посещению Будапешта и затем отдыха на Адриатике. Так что их первая встреча произошла так, как было удобно ученику, а не учителю. Их отношения были вызваны потребностью Фрейда в таком человеке, как Юнг, как он написал в одном из своих первых писем. Его уверенность (“будущее принадлежит нам и нашим взглядам, а также тем, кто моложе”) тут же сменялась горечью по поводу беспощадной Вены, “где, как вы знаете, меня систематически игнорируют коллеги и периодически смешивают с грязью какие-нибудь писаки”. Еще до личной встречи Фрейд принял решение, основываясь на их переписке (начатой Юнгом), длившейся одиннадцать месяцев: “Я не знаю... никого более способного и желающего сделать так много для этого дела, чем вы”. После завтрака Юнг вышел из гостиницы и отправился на Берггассе, где нашел невзрачный дом под номером 19. В магазине на первом этаже все еще сидел Зигмунд-мясник, а на лестнице работали штукатуры. Юнг был у Фрейда к десяти часам и провел там весь день, причем Фрейд сначала позволил вести беседу ему. Юнг был крупного телосложения, с широкими плечами и мясистым лицом. С ростом 184 сантиметра он возвышался над многими людьми, и Фрейд (170 сантиметров) был гостю по подбородок. Протестант из пасторской семьи, Юнг был религиозным человеком в широком смысле слова, как позже оказалось, христианским мистиком, хотя в общении с Фрейдом эта сторона его натуры не проявлялась. Он говорил резко и угрожающе. Если Фрейд использовал искусство нюансов. Юнг предпочитал кирку с лопатой. Он говорил то, что думает, и прямота была его главным методом работы. “Моя жена богата”, – писал он Фрейду за несколько месяцев до того, чтобы тот смог объяснить его сон. Однажды, описывая свою ежегодную службу военного врача в швейцарской армии (чем он просто упивался), он рассказал Фрейду, как поучителен был осмотр пенисов пятисот солдат. Фрейд не делал ничего подобного для австрийской армии, а если и делал, то никогда не упоминал об этом. В личной жизни Фрейд вел себя осторожно, а одной из черт Юнга была опрометчивость. Если Фрейд хотел смело и четко выразить свои мысли, он садился за книгу. Юнг же писал менее понятно, чем говорил. Центром швейцарской психиатрии была государственная психиатрическая больница на окраине Цюриха, “Бургхельцли”, которая относилась к университету и служила для научных исследований и терапии, а не в качестве тюрьмы для забытых пациентов. Ее называли “монастырем” (врачей) и “фабрикой” (пациентов). Юнг работал там с 1900 года и научился устанавливать отношения с пациентами, душевнобольными из рабочего класса, многие из которых страдали серьезными заболеваниями, в отличие от буржуазных невротиков Фрейда. Юнг считал, что с пациентами необходимо общаться независимо от их психического состояния, и идеи Фрейда о психотерапии попали в Цюрихе на более благодатную почву, чем в Вене. Главный врач “Бургхельцли”, Эйген Блейлер (который изобрел термин “шизофрения”), посоветовал в 1900 году своим сотрудникам прочитать “Толкование сновидений”. Юнг был одним из тех, кто сделал это. То, что он узнал о подавлении и других понятиях психоанализа, приобрело для него боненный золотыми ангелами. В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был “маленький тайный бог древнего мира”, решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного “я”, но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество. Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, “обычный” Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый. Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся “с треском, подобным пистолетному выстрелу”, а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием “О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов” (1902) основана на этих сеансах в Базеле и “психологической реальности”, стоящей за этими событиями. Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подпорчена, и любой молодой психиатр должен был как следует подумать, прежде чем заняться психоанализом. Последователями Фрейда становились умные и эксцентричные люди, одиночки по природе, отличающиеся от остальной массы университета. В Цюрихе же Фрейд был в первую очередь иностранным профессором. Юнг стал его спутником, но отчасти оставался верным лишь самому себе. В дни той первой апрельской встречи гости познакомились с немногочисленными членами кружка. Адлер представил одну историю, Фрейд прочитал свою статью. Гости говорили мало, но один из группы, доктор Макс Граф, не врач, а музыкальный критик, жену которого Фрейд когда-то подвергал психоанализу, позже вспоминал энтузиазм, который их хозяин выражал по поводу Юнга. Приезжие из Цюриха стали первыми неевреями, попавшими в кружок. Это были не первые гости из Цюриха, приехавшие к Фрейду. Ранее в том же году у него был богатый молодой еврей из России, Макс Эйтингон, ассистент в “Бургхельцли”. Его прислал профессор Блейлер с целым списком вопросов, в том числе о сексуальных импликациях психоанализа. Честным швейцарским протестантам требовалось подтверждение теории. Сам Юнг, чем-то напоминавший деревенского жителя, которому мало места в тесной городской квартире, не был особенно впечатлен венскими аналитиками, если не считать самого Фрейда. Говорили, что в Цюрихе он называл их дегенератами, посредственностями и богемой, что, возможно, было связано с тем, что они носили плащи и широкополые шляпы. Повлияла ли на его восприятие полная дыма комната, где происходила встреча? Или запах алкоголя, исходивший от кого-то (Юнг был трезвенником, как и его наставник Блейлер), или венское сквернословие Фрица Виттельса? Юнг был не единственным, кто критически отзывался о кружке. После той встречи Бинсвангер был смущен тем, что Фрейд отвел его в сторону и сказал “Что ж, теперь вы увидели эту компанию”. Гостю показалось, что Фрейд говорит уничижительно. Вероятно, так оно и было. “Компания” была слишком знакомой, слишком “венской”. Фрейд считал их своими капризными детьми, и поначалу они послушно играли эту роль. Это была тесная группа, склонная к ссорам, но уважавшая авторитет Фрейда. К 1908 году в кружке было уже двадцать два члена. Более половины жило возле Берггассе, либо в самом Девятом округе, либо в соседнем с ним Первом – внутренних районах города, облюбованных евреями среднего класса. Почти все уже начали заниматься психоанализом и вначале чувствовали очень смущавшую их зависимость от Фрейда в лечении пациентов. Потихоньку они учились. “Обучающий” анализ для новичков, который впоследствии стал незаменимым, еще не был изобретен Юнгом. Макс Эйтингон во время своих посещений Вены по вечерам прогуливался с Фрейдом, и тот иногда проводил анализ на месте, когда они двигались по Рингу или к Гринцингу. Из венского кружка, похоже, только Штекель подвергался формальному анализу, когда Фрейд лечил его “от неприятной жалобы” в 1901 году. Чем больше почтения к Фрейду демонстрировали ученики, тем больше они спорили друг с другом. В психоанализе их привлекали новые идеи, новые источники дохода и иногда сексуальные возможности. Исидор Садгер, галицийскЀужка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) дь на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с ви�ы с шестнадцатилетним сыном Мартином, у него случился сердечный приступ и подъем пришлось отл�чить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) дь на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения �ть их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кѷитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни”. Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, “но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию”. Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий. В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший сеорый должен был наступить через два месяца, ему исполнялся пятьдесят один год. Эта цифра уже давно смущала его. Полезно в таком состоянии строить планы на будущее, и вот появляется этот способный доктор Юнг, который уже задумывается о том, чтобы начать в далеком городе психологическую революцию согласно идеям Фрейда. Многие биографы, в том числе Джонс, замечали, что Фрейд не умел разбираться в людских характерах. Более хитрый и умудренный опытом человек (как сам доктор Джонс, который очень скоро гордо выйдет на сцену) постарался бы побольше узнать о Юнге. О чем бы они ни говорили на протяжении этой недели, едва ли Юнг упоминал о снах и видениях, сопровождавших детство сына сельского священника. Семья Юнга по материнской линии утверждала, что обладает даром ясновидения. Его дедушка, теолог, как говорили, держал свободным стул для первой жены, которая каждую неделю навещала его и беседовала с ним, к недовольству второй. Карл рос один, пока в девять лет у него не появилась сестра. Он сделал мир басен и сказок частью своей жизни – или стал жить в этом мире. Это известно из его мемуаров и остается недоказанным, как и многие другие факты его жизни. В три года ему приснился гигантский пенис на троне в подземной комнате – посвящение (как он решил значительно позднее) в темную сторону человеческого опыта. Став немного старше, он с трудом воспринимал реальность. Если он думал о камне, думает ли камень о нем? Он видел, как из комнаты матери выплывает светящаяся фигура, от которой отделяется голова. Когда ему было плохо и он боялся, что задохнется, его успокоил сияющий голубой круг в воздухе, заполненный золотыми ангелами. В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был “маленький тайный бог древнего мира”, решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного “я”, но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество. Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, “обычный” Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый. Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся “с треском, подобным пистолетному выстрелу”, а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием “О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов” (1902) основана на этих сеансах в Базеле и “психологической реальности”, стоящей за этими событиями. Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подврей и сын банкира, представлял свои утомительные статьи, которые Фрейд называл “нескончаемым потоком садгеровской чепухи”. Ходили слухи, что он неприлично ведет себя с пациентками. Штекель в обеденных перерывах вовсю строчил на своей пишущей машинке, описывая все случаи, и с такой скоростью находил в своей картотеке примеры ко всему, что обсуждалось на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел на�вадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни”. Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, “но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию”. Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий. В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший себя прогрессивным и в то же время чувственным, легко дал себя убедить. Одной из его первых встреч с Фрейдом была лекция перед студентами-медиками, во время которой Фрейд говорил о том, как сексуальное воздержание до брака можно использовать в качестве профилактики сифилиса. По словам Виттельса, Фрейд сказал, что не верит, будто природа могла наделить человека половыми органами, чтобы тот ими не пользовался. Если для того, чтобы избежать болезни, нужно воздерживаться от половой жизни, нужно делать это, но “с протестом”. Это, как сказал Виттельс, было воспринято критиками как призыв к студентам “немедленно отправляться в бордель”. Штекель и Виттельс были яркими “апостолами”, но у Фрейда были и более послушные и незаметные ученики. Поль Федерн, вступивший в кружок в 1903 году, был трезвым, серьезным и лояльным, хотя и никогда не ходил в “любимчиках”. Именно Федерн решил на свадьбу Матильды Фрейд в 1909 году подарить портрет ее отца. Либо Фрейд был в то время без бороды (в 1908 или 1909 году он на какое-то время сбривал бороду, но потом семья никак не могла решить, когда и почему именно это произошло), либо его изобразил безбородым в качестве шутки художник, Максимилиан Оппенгеймер, более известный как карикатурист Мопп. Фрейда с выбритым подбородком преподнесли Матильде на Берггассе сразу после ее свадьбы с Робертом Холличером. Картина ей очень не понравилась – борода была частью внушительного образа Фрейда. Портрет был спешно заменен на туалетный набор и отослан обратно Федерну. Говорят, более сорока лет спустя он выстрелил в него из пистолета, перед тем как выпустить пулю в себя. Среди других неярких личностей, с которыми Юнг и Бинсвангер познакомились в 1907 году, был секретарь, который вел протокол, – Отто Ранк, способный ремесленник около двадцати пяти лет от роду, который самостоятельно изучал психологию и был спасен Фрейдом от жизни рабочего и введен в круг психоаналитиков. Урожденный Розенфельд, он взял себе фамилию доктора Ранка из пьесы Генрика Ибсена “Кукольный дом”. Он выглядел непривлекательно и не имел личного обаяния, но прекрасно писал об искусстве и художниках. Он прислал рукопись Фрейду и заинтересовал его. Фрейд помог Ранку закончить университет и получить докторскую степень, а тот платил ему послушанием и преданностью. Фрейд называл его “маленьким Ранком” – это ласковое прозвище он молча терпел долгие годы, но в конце концов выступил против своего покровителя. Альфред Адлер, один из выступавших на собрании кружка при гостях из Швейцарии, был самым независимым членом группы. Врач неряшливого вида с устойчивыми социалистскими убеждениями и не пользовавшейся большой популярностью практикой, он жил по другую сторону канала в Леопольдштадте. Его русская жена разделяла его политические взгляды и позже принимала у себя в Вене Троцкого и других революционеров. Погруженный в свои собственные планы, Адлер не был таким автократом, как Фрейд, и не верил в эффективность сеансов, во время которых пациент пассивно лежит на кушетке, а аналитик холодно общается с ним, стоя вне его поля зрения. Он сидел напротив пациента и смотрел ему в глаза. Адлер увлекался стремлением человека к власти и стал считать это, а не сексуальный инстинкт основой личности. Темный мир снов и воспоминаний Фрейда вызывал в нем отвращение. Согласно теории Адлера о “неполноценности органов”, самое важное в детстве – это физическая слабость, которую взрослому приходится компенсировать. Возможно, к такому выводу его привело собственное болезненное детство. Для Адлера тело стало более важным, чем бессознательное. Эдипов комплекс начал превращаться в фантазию, и очень скоро потребность в теориях Фрейда у него пропала. В это время Юнг составил свое отнюдь не благоприятное мнение об Адлере, Штекеле, Виттельсе и остальных и вернулся в свой собственный мир в Цюрихе. Он привез с собой еще одно впечатление. В какой-то момент на той неделе, по его рассказам, Минна Бернейс рассказала ему о своих отношениях с Фрейдом или же (что, пожалуй, более вероятно) сказала или намекнула на что-то, что впоследствии позволило Юнгу сделать вывод, что госпожа Бернейс “действительно” имела в виду. Доказательства этого случая, которые были бы приемлемы для суда или даже биографа, едва ли можно было бы найти на следующий день, а уж тем более спустя добрых полвека. Возможно, все сведения Юнга заключались лишь в нескольких незавершенных фразах, которые он закончил с помощью своей знаменитой интуиции. В жизни этого человека действовали скрытые силы, как в случаях с расколовшимся столиком или ножом. Он рассказывал, как во время свадебного ужина, где он был одним из гостей, он для иллюстрации психологии преступника на ходу придумал историю жизни человека и рассказал ее остальным. Ко всеобщему удивлению, он детально описал жизнь человека, сидевшего напротив, с которым никогда ранее не встречался. Часто случалось так, говорил Юнг, что он узнавал то, что не мог бы узнать обычным путем. Использовал ли он свой дар ясновидения на Минне? Волшебство это или наблюдательность – для нас это не имеет значения, потому что невозможно доказать, прав он или нет. Убежденность Юнга в том, что в его присутствии металлические предметы могут дребезжать, а дверные звонки звонить, не увеличивает правдоподобности его слов. Разговор Марты с Юнгом, даже если он и был, скорее всего, намекал на какие-то тайны, а не раскрывал их. Представьте себе эту картину: Юнг пишет в своем дневнике... Ближе к концу недели, когда мы – я с Эммой и Бинсвангером – были приглашены в квартиру на ужин, госпожа Бернейс, сестра его жены, вела себя как хозяйка, говорила с гостями, в отличие от жены, сосредоточенной на том, чтобы всем улыбаться и следить за тем, чтобы в миске была горячая вода, которой можно очистить пятно со скатерти, если кто-то прольет соус. Молодой Бинсвангер ухитрился оставить у основания рюмки след от красного вина (которое он вообще-то не пил, потому что все мы в “Бургхельцли” сейчас убежденные трезвенники), и тут же была вызвана служанка, чтобы стереть ненавистное пятно. Бедный Бинсвангер покраснел и заерзал, а Эмма, стараясь его успокоить, начала говорить о сумасшедшем доме – или клинике “Бельвю”, как принято говорить в приличной компании, – на озере Констанс, которой Бинсвангеры управляли как семейным делом и которая, несомненно, скоро перейдет к молодому Б. Я был поражен, когда услышал от нее: “А это не туда Брейер отправлял ту странную девушку Паппенгейм?” Некая Берта Паппенгейм была прототипом Анны О. в книге об истерии. Б. был тогда слишком молод, и ему было практически нечего сказать, но я нашел интересным, что госпожа Бернейс так хорошо осведомлена о старых случаях. Она и Фрейд обращались друг с другом с шутливой интимностью (“Ой, не глупи, как это тебе не нравится цыпленок!” – сказала как-то она), за которой скрывалась взаимная приязнь. Я редко ошибаюсь в подобных делах. Я увиделся с ней снова, за день до отъезда, когда зашел к ним, а Фрейд все еще совершал свою послеобеденную прогулку по доброй половине Вены. Она отвела меня в мрачную приемную, посадила на его стул и расположилась на кушетке. “Профессор рассказывает вам обо всех своих пациентах?” – спросил я. “Ну конечно же! – произнесла она таинственным голосом, возможно, шутя. – У нас нет друг от друга секретов, у Зигмунда и у меня. Я его свояченица, которую воспринимают как лишенное пола существо и подходящее доверенное лицо”. Она, несомненно, могла многим меня удивить. “Вы несправедливы к себе”, – сказал я просто из вежливости (видимо, но можно ли быть в этом уверенным?). “Очень может быть, – отвечала она. – Жизнь старой девы имеет массу неприятных недостатков. Но, знаете ли, есть и компенсация”. Не успел я открыть рот, как мы услышали, что открывается дверь парадного входа, и до нас донесся дым сигары. “Так вы анализируете мою сестру”, – сказал он, войдя. Она улыбнулась и ускользнула (скорее утопала – у нее тяжелая походка). Бог его знает, в какие игры они играют. Когда я рассказал обо всем Эмме, она сказала: “Он бы не осмелился”.
Зигмунд Фрейд Глава 21. Америка
24.04.2008
Небольшой и нетрадиционный университет Кларка, что в шестидесяти пяти километрах от Бостона, был основан в 1887 году сыном фермера Джонасом Кларком, который в молодости не мог получить образование. Престарелым ректором, также возглавлявшим аспирантуру, был психолог Г. Стэнли Холл, который настойчиво стремился сделать университет знаменитым и выпускать докторов психологии. Неделя лекций, в которой должны были участвовать Фрейд с Юнгом, стала частью мероприятий, посвященных двадцатилетнему юбилею университета. Рассказывая об этом Юнгу, Фрейд писал “двадцатилетний (!) юбилей”, чтобы показать, какого он мнения об американских временных масштабах по сравнению с Европой. Фрейд наверняка знал, что этот университет достойный, но не в числе первых, а его соперник Пьер Жане побывал в Америке за три года до него и был гостем Гарварда, Джона Хопкинса и Колумбийского университета. Американцы больше знали о Жане, взгляды которого на бессознательное не были в такой степени сосредоточены на сексуальности и не так их беспокоили. И все же университет Кларка был хоть каким-то плацдармом. Холл долго проработал в Европе – в общей сложности шесть лет, – причем часть этого времени он посвятил экспериментам по словесным ассоциациям задолго до того, как этой темой занялся Юнг. Идея сексуальных теорий в психологии не беспокоила его, хотя он понимал, что в сфере, связанной с образованием, нужно быть осторожным В Америке, как и в Великобритании, существовало твердое общественное убеждение, что сексуальные действия имеют для приличных людей только одну цель – производить на свет детей, и только в браке. По американским стандартам, континентальная Европа была явно аморальной, а Британия – лишь немного меньше. Холл сбежал от пуританского детства на ферме Новой Англии. “Полдюжины полок” в его библиотеке уделялись книгам о сексуальных вопросах. В университете Кларка был курс психологии секса, освещавший такие темы, как мораль, болезни, развод, скромность, проституция, плодовитость и евгеника. Неплохо для шестидесятипятилетнего человека, живущего в консервативном климате Новой Англии. Как позволяет предположить замечание Фрейда, сделанное после посещения Америки, Холл не соответствовал обобщенному карикатурному образу соотечественников.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 5. Призвание
24.04.2008
Во второй половине девятнадцатого столетия в европейских лабораториях под невидимый аккомпанемент дыма, изрыгаемого трубами фабрик и заводов, создавались все новые знания. Большая часть открытий относилась к биологии и медицине. Люди стали считать человеческий организм неким подобием машины, в которой сжигается газ, циркулирует энергия и действуют те же законы природы, что и в локомотиве. В конце концов человек будет знать, а значит, и понимать все. Нет тайн, нет неразрешимых загадок – есть только отсутствие верной информации. Человеческое тело исследовали в живом и мертвом состоянии, особенно в мертвом, потому что лечить человека от болезней гораздо сложнее, чем разрезать его и посмотреть, что у него внутри. В Вене целые бригады врачей и студентов спешили в прозекторскую, пока трупы не остыли, чтобы подтвердить свои диагнозы. Карл Рокитанский, профессор патологической анатомии Венского университета, как утверждали, изучил сотню тысяч трупов. Эрнст Брюкке, профессор физиологии, советовал своим студентам рассматривать ткани в микроскоп и учил их, что “в организме действуют только обычные силы физики и химии”. Такова доктрина “позитивистской” школы, учеником которой был Зигмунд. Он узнал, что жизнь заключается в управлении этими нескончаемыми потоками энергии. В то же время появился дарвинизм, который объяснил, как эти биологические механизмы были созданы в процессе эволюции. И стар и млад исследовали птичьи крылья и кроличьи нервы (а при возможности – семенники угрей), чтобы увидеть, как работает эта великолепная задумка природы. Эрнст Вильгельм фон Брюкке (1819-1892) стал учителем Зигмунда. Он побуждал его к написанию научных работ, иногда выражал сдержанную похвалу и, как потом стали говорить, был для Фрейда чем-то вроде “образа отца”, когда этот фрейдовский термин завоевал популярность. Эта фигура была несколько пугающа – протестант с севера Германии, с рыжими волосами и опасной улыбкой, не терпевший слабых венских законов. Студенты ежились под его взглядом. Брюкке занимался со студентами в столь же мрачной обстановке – на старой военной фабрике. Посещение его занятий было обязательным. Фрейд занимался исследованиями и в других областях, но в 1876 году остановился именно на кафедре Брюкке. Там он сосредоточился на центральной нервной системе, и это определило основное направление его исследований. Со временем Фрейд стал заниматься неврологией, а позже – проблемными вопросами психологии. Фрейд пользовался расположением Брюкке, если кто-то мог пользоваться расположением этого человека, но учился преодолевая большие сложности. Главной проблемой была его бедность, а также национальность. В это просвещенное время средние классы пользовались уважением, но можно ли то же сказать о евреях среднего класса? Хотя в новой просвещенной Австрии было достаточно много еврейских врачей и ученых, они часто сталкивались с осложнениями, и чем выше они поднимались по академической лестнице, тем больше становились преграды. Как и многие другие представители поколения, Фрейд не был приверженцем иудаизма. Всю свою жизнь он был атеистом и занимался социальными и психологическими аспектами религии, которую считал следствием человеческого отчаяния и неврозов. Насколько религиозна была его семья, точно неизвестно. Некоторые исследователи утверждают, что родители Зигмунда были очень религиозными людьми; другие бросаются в другую крайность и считают их “просвещенными” евреями, распрощавшимися со всеми пережитками прошлого. Обе точки зрения маловероятны. Якоб относился к своей национальности с некоторой сентиментальностью. Амалия была старомодной галичанкой, хотя ее внучка (старшая дочь Фрейда Матильда, родившаяся в 1887 году) писала: “Не думаю, что вопросы религии ее очень волновали”. Она “небрежно” отмечала самые главные религиозные праздники и не придавала им особого значения. Очевидно, еще меньше значения придавал им восемнадцатилетний Зигмунд. В сентябре 1874 года, когда начался второй год его обучения в университете, он пишет Эдуарду Зидьберштейну о Рош Ашана, еврейском Новом годе. Фрейды отмечали этот праздник, и “даже атеист, семья которого, к счастью, не слишком благочестива, не может отказать себе в соблюдении этой традиции, поднося к губам новогоднее лакомство”. Зигмунд высмеивал еврейские праздники и их связь “между религией и желудком”. Пасха “способствует запорам, вызванным пресным тестом и крутыми яйцами”. Что же до Йом Киппура, Дня искупления, он так “печален не из-за гнева Божия, а из-за сливового джема и его действия на кишечник”. О приближении этого праздника он мог знать по “шуму двух умирающих рыбин и гусыни”, доносившемуся из кухни. Еще до окончания школы Фрейд понял, что значит быть евреем в нееврейской среде. Вена была самым антисемитским городом в Европе. Туда съезжалась еврейская беднота с востока, гонимая либо тяжелой жизнью, либо любопытством, и местные жители отнюдь не были от этого в восторге. Фрейд был обрезан, жил в Леопольдштадте, его родители приехали издалека. “Впервые я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию”. Это было написано уже в зрелом возрасте, как и его воспоминания о том, как он появился в университете и был разочарован, когда обнаружил, что “от меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, чужаком, поскольку я еврей. Я отказался унижаться”. Фрейд старался предотвратить проблемы где только мог. Он вступил в студенческое общество, выступавшее за политический союз с Германией (но позже никогда не упоминал об этом), чтобы отдалиться от наиболее ненавидимых евреев, выходцев из восточных провинций. Считалось, что еврей-уроженец Вены лучше готов к жизни – как в социальном, так и в академическом смысле. Фрейда отделяло от Галиции только одно поколение. Так считали не только евреи, но и все остальные. В университете лучше было не считаться одним из “Ostjuden”, восточных евреев. В июне 1875 года Фрейд познакомился со студентом, знавшим четыре языка и писавшим литературные эссе, и объявил, что он, без сомнения, “очень умен, но, к сожалению, польский еврей”. Если бы он заменил слово “польский” на менее неприятное “моравский”, он бы фактически говорил про самого себя. В молодости Зигмунд не раз замечал в поездах евреев, которые недостойно себя вели. Поезда представляли собой новую свободу. Кроме того, в них люди находились друг с другом в замкнутом пространстве, и им было нечего делать, кроме как наблюдать друг за другом. В сентябре 1872 года, за год до поступления в университет, возвращаясь в Вену из Фрейбурга, где он как раз влюбился в Гизелу, Фрейд столкнулся с еврейским семейством и решил, что их стоит описать Эмилю Флюсу. Они были из Моравии, и глава семьи говорил “таким же языком, какой я слышал от многих других, даже во Фрейбурге”. Фрейд не распространялся слишком много. Было достаточно сказать, что это были “не те” евреи. Сын был “слеплен из того теста, которое судьба использует для обманщиков: хитрый, лживый”. Из их разговора Зигмунд узнал, что “мадам еврейка и ее семья были родом из Мезерича [город на пути из Фрейбурга в Вену]; подходящая компостная куча для таких сорняков”. Подобная точка зрения не случайна. Ее можно назвать жизненно важной. Фрейд проучился в университете сравнительно недолго, когда один из тамошних светил, Теодор Бильрот, прогрессивный немецкий хирург и всесторонний человек (он к тому же писал музыку и был знаком с Брамсом), заявил, что слишком много евреев с востока – в частности, из Венгрии и Галиции – приезжает учиться на медиков в Вену. Он предложил ввести квоту, чтобы спасти университет от этих культурно недоразвитых иммигрантов, которые, “даже если говорят и думают на более богатом немецком языке, чем многие чистокровные тевтонцы”, не могут считаться настоящими немцами. Шестьдесят лет спустя выводы Бильрота получили бы более теплый прием в Берлине. Он много думал над этой проблемой и не смог не признать, что “между чистой немецкой и еврейской кровью – огромная разница”. До нас не дошло, говорили ли что-нибудь подобное другие профессора Фрейда, да и сам Бильрот впоследствии взял свои слова обратно, потому что это вызвало студенческие бунты, во время которых евреев выгоняли из лекционных залов и били*. Еврейские члены радикального студенческого общества, похоже, всеми силами поддерживали Бильрота. Фрейд об этом эпизоде никогда не упоминал.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 14. "Я" Фрейда
24.04.2008
Процесс, который Фрейд назвал “самоанализом”, начался в 1897 году и был описан в длинных письмах Флису. Изо дня в день Фрейд подробно рассказывал о своих воспоминаниях и снах, а впоследствии эти рассказы легли в основу книги “Толкование сновидений”. Самоанализ не был простым открытием тайн “земного” Фрейда. Он продемонстрировал сложность психоанализа и произвольный характер выводов, к которым этот анализ приводит. Первые намеки на самоанализ появляются весной и летом 1897 года. Как мы уже знаем, Фрейд в то время все больше сомневался в истинности своей теории совращения. До того как вместе со всей буржуазной Веной отправиться на отдых, он рассказал Флису о “невротическом моменте” с “сумеречными мыслями” и “прикрытыми сомнениями”, который вызвал у него умственный ступор. “Никогда раньше я и не представлял себе такого интеллектуального паралича. Каждая строчка становится пыткой”, – пишет он и добавляет: “Мне кажется, что я в каком-то коконе, и одному Богу известно, что за зверь выйдет из него на свет”. Еще одно письмо, написанное вскоре после этого (7 июля), сообщает о “чем-то таящемся в самой глубине моего невроза”, что “не дает мне продвигаться вперед в понимании неврозов”. Играла роль и потребность Фрейда понять свою сексуальную сущность. В мае он рассказал Флису о том, как ему снились “слишком теплые чувства” к своей девятилетней дочери. Он также сообщил ему об эротическом сне, в котором он поднимается по лестнице и видит женщину. Истоки этого сна находились в детстве, во Фрейбурге, а женщина была няней по имени Рези. Согласно символизму сновидений Фрейда (который в то время еще не был разработан), лестница означала соитие. Фрейд рассказывал этот сон в нескольких версиях. В варианте, представленном Флису, он был полуодет, за ним следовала какая-то женщина, а он оцепенел и не мог пошевелиться, но чувствовал лишь сексуальное возбуждение и никакой тревоги. Этот сон был вызван его мыслями в тот вечер, когда он поднимался наверх после работы. На нем не было воротничка и галстука, и он опасался, что в таком виде его могут увидеть на лестнице соседи. Фрейд решил, что за этим сном скрывается “эксгибиционистское желание”. В версии, рассказанной в книге “Толкование сновидений”, он шел вверх по лестнице, а служанка спускалась ему навстречу. В опубликованном варианте о сексуальном возбуждении умалчивается. Служанка была старше Фрейда и непривлекательна, а лестница находилась вовсе не на Берггассе, а в каком-то доме, куда он ходил каждый день, чтобы делать уколы пожилой даме. Фрейд обычно прочищал горло и сплевывал прямо на лестницу, потому что там не было плевательницы. Консьержка громко жаловалась, убирая за ним; ворчала и служанка старушки, потому что его туфли оставляли грязь на коврах (Фрейд как будто изо всех сил старается представить себя невоспитанным человеком). Сон с лестницей, заключил Фрейд, связан с остальными, посвященными няне, и за ним стояла именно она, “доисторическая старая няня”, напоминая ему о соблюдении чистоты. В этой версии он не говорит о том, что самоанализ показал, будто эта няня имела сексуальную значимость для его детского “я”. Он рассказал об этом Флису, но больше никому, так что опубликованная версия этого сна – лишь часть правды*.Читать полностью...
В Вене состоялся вечер азербайджанской литературы
24.04.2008
23 апреля вечером в Вене в Национальной Библиотеке Австрии состоялся вечер азербайджанской литературы. На вечере был презентован электронный диск (CD) сборника поэм «Хамсэ» и книги знаменитого азербайджанского писателя Низами Генджеви, который проживал в XII веке. В “Хамсэ” входят пять прекрасных поэм: “Сокровищница тайн”, “Хосров и Ширин”, “Лейли и Меджнун”, “Семь красавиц” и “Искендер-намэ“.Читать полностью...
Участники форума в Вене обсудят роль России
23.04.2008
Участники второго Банковского форума стран СНГ, Центральной и Восточной Европы, который откроется в четверг в Вене, обсудят роль России на финансовых рынках.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 24. Сказки
23.04.2008
Когда Фрейд и Юнг в 1910 году все еще были друзьями и коллегами, Фрейд будто бы просил Юнга пообещать, что тот никогда не откажется от сексуальной теории, потому что она “нерушимый вал” на пути “прилива черной грязи оккультизма”. Тяга Юнга к сверхъестественному была всем известна. Когда дело дошло до второй части очерка “Трансформации” с его видениями и таинственной психической энергией, намерения Юнга стали еще яснее. Ференци увидел в этом (май 1913 года) “не что иное, как его тайное признание в оккультизме под прикрытием науки”. И все же Фрейд не был таким яростным доктринером в отношении оккультного, как утверждает эта история о “приливе черной грязи” из мемуаров Юнга. Если бы Юнг продолжал считать сексуальное либидо величайшей жизненной силой, Фрейд, возможно, не возражал бы против того, чтобы он баловался вопросами сверхъестественного и необъяснимого – потому что самому ему это было не чуждо. В июне Фрейду стало известно, что его друг посвящает свои вечера астрологии, но это его не обеспокоило. “Я полагаю, – писал Юнг, – что однажды мы обнаружим в астрологии массу знаний, которые мы всегда интуитивно относили в ведение небес”. Никаких отеческих упреков о “черных приливах” не последовало. Фрейд просто сказал, что обещает “поверить во все, что может выглядеть рационально”, поскольку “стал скромнее” в отношении оккультизма с тех пор, как “пережитое Ференци преподнесло мне великий урок”. Эти события с Ференци (о которых Юнг знал) произошли в 1910 и 1911 годах, когда Ференци увлек Фрейда в оккультную область, по крайней мере в соприкасающиеся с нею сферы, “передачу мыслей”, или телепатию. Их переписка стала очень странной. Что-то во Фрейде хотело верить в невероятное. Его длительное увлечение магическими цифрами и судьбоносными датами, хотя он предпочитал объяснять это “научными” средствами, приводило в недоумение многих его последователей. Джонса, рационалиста религиозной нации, шокировали любые действия, связанные с верой в сверхъестественное. Телепатию тоже можно было включить в эту категорию – хотя бы потому, что те, кто занимался ею, часто увлекались призраками и спиритическими сеансами. Рамки этих феноменов были недостаточно четко определены. В 1910 году паранормальные явления – их было модно называть “загробной жизнью” или “невидимым миром” – все еще обладали какой-то научной вероятностью. Такие чудеса того времени, как беспроволочный телеграф и рентген, лишили людей ощущения того, что лежит в пределах нормального. Сэр Уильям Крукс, известный английский физик, который изобрел электронно-лучевую трубку, был тем же Уильямом Круксом, который верил, что танцевал с материализовавшимся духом по имени Кэти. Викторианские спиритуалисты со своим эктоплазмом и левитациями появились и к тому времени уже практически ушли, развенчанные, но кое-кто и остался. В частности, в Англии существовало Общество парапсихологических исследований, основанное в 1882 году представителями науки и церкви, чтобы предложить некий реальный компромисс для тех, кого волновали подобные вопросы. Общество издавало работы эрудитов, иногда скептически настроенных, и надеялось найти подтверждение бессмертия души, оставаясь в рамках “научных” взглядов. Передача мыслей была важной темой исследований. С энтузиазмом, который было уже невозможно представить несколько десятилетий спустя, епископы, ученые, философы и писатели начали вступать в общество. Фредерик Майерс, пророк общества, считал бессознательное “подсознательным ‘я’” с мистическим оттенком, но его взгляды были эклектичными: так, три месяца спустя после опубликования в Вене работы Фрейда-Брейера по истерии он давал о ней лекции в Лондоне. В общество входили Шарко, Жане и Юнг В 1911 году, уже в период его упадка, Фрейд получил приглашение стать его “членом-корреспондентом”. Психолог Уильям Джеймс, друг Майерса и неуверенный сторонник идей о жизни после смерти, умер приблизительно в то же время, как раз когда Фрейд спрашивал у Джонса, что тот знает об этом обществе. Джонс с презрением ответил, что оно занимается “охотой на привидений”, и добавил: “Непохоже, что ваши исследования очень поддерживают спиритизм, несмотря на страстную надежду Джеймса. Бедняга Джеймс! Мы даже не можем утешить себя, что он теперь все знает сам” Фрейда это не убедило, и на следующий год он передал в общество статью “Бессознательное в психоанализе”. Впрочем, она заключалась в строгом изложении взглядов Фрейда на бессознательное, и ничто в этом не могло насторожить рационального валлийца. О переписке Фрейда с Ференци нельзя сказать того же. Сразу же по возвращении из Америки осенью 1909 года в их письмах стала упоминаться телепатия, что позволяет предположить, что интерес к оккультному, который в первую очередь испытывал Ференци, появился во время этой поездки. Возможно, оба они обсуждали телепатию в Вустере с Уильямом Джеймсом или Стэнли Холлом, который не верил в паранормальные явления, но был ярым скептиком, знакомым с бостонским медиумом Леонорой Пайпер, и много знал о фокусах вызывания душ умерших. В журнале “Эпплтонз” в 1908 году была опубликована его статья под названием “Духи и телепатия”. После того как вся компания возвратилась из Америки, Фрейд и Ференци немного пробыли в Берлине и лишь потом отправились по домам. Возможно, Фрейд хотел встретиться там с Эммануилом, который в это время в очередной раз посещал Германию, а также со своим коллегой Карлом Абрахамом. Ференци, у которого в Берлине жил брат, отправился к ясновидящей, госпоже Зайдлер, на сеанс, и показал ей одно из писем Фрейда. Зайддер определила, что письмо каким-то образом связано с Веной, и упомянула о неудовлетворенности автора коллегами (что вполне подходило к Фрейду) и других мелочах. Маловато информации, как обычно бывает с ясновидящими, но этого было достаточно, чтобы Фрейд сказал “в этом что-то есть”, даже несмотря на то, что он обратил внимание Ференци – который, похоже, этого не заметил, – что на марке была надпись “Вена”. Нужно было соблюдать “полное молчание”. Ференци, убежденный, что Зайдлер прочитала его мысли, послал к ней брата с новыми письмами. Полученные результаты не произвели на Фрейда большого впечатления, и вскоре Ференци принялся опекать другую ясновидящую из Будапешта, госпожу Елинек, которая сидела с ним в приемной, где витал отвратительный запах, и говорила ничего не значащие вещи. Фрейд опять остался равнодушен. Если бы он осудил за это Ференци, тот, возможно, перестал бы всем этим заниматься, но Фрейд не лишал его своей поддержки. Теперь Ференци заинтересовался телепатическим обменом между аналитиком и пациентом. В 1910 году, вскоре после посещения с Фрейдом Сицилии, он впервые послал ему материалы, представлявшие некоторую ценность. Пациентом был гомосексуалист. Ференци считал, что может объяснить, почему у пациента на кушетке возникают те или иные свободные ассоциации: его бессознательное получает информацию из бессознательного Ференци. 25 июля: “пациент ложится как обычно. Но тут же взволнованно вскакивает... “Что за черви у вас на кушетке?” Ференци объясняет Фрейду:Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 26 Тяжелые времена
23.04.2008
Ни один психоаналитик как в Вене, так и во всем мире не мог сравниться с Фрейдом по репутации и авторитету. Еще дая когда-то была любовницей Тауска. Фрейд выразился удручающе едко: “Признаюсь, я не скучаю по нему. Я давно считал его бесполезным и даже потенциально опасным”. Фрейд всегда заявлял, что нужно смотреть правде в глаза, но это не делает подобную откровенность менее жестокой. Герберт Зильберер стал еще одним аналитиком, порвавшим с Фрейдом – вероятно, потому, что стал на сторону осужденного Штекеля еще до войны. Когда в 1922 году он написал Фрейду с просьбой принять его, тот отказал. “Я больше не стремлюсь к личному контакту с вами”, – содержалось в письме. Без сомнения, Зильберер тоже был нестабильной личностью, потому что вскоре по другим причинам повесился весьма необычным образом – так, чтобы его лицо освещала свеча и жена тут же увидела его, когда войдет. Но на заднем плане этой трагедии ощущается присутствие Фрейда. Лица вокруг Фрейда, иногда дерущиеся друг с другом за его благосклонность, после войны уже не играли такой большой роли. У него оставалось для них меньше энергии, а вопрос о том, кто станет его преемником, был решен в пользу младшей дочери Анны. Она должна была стать не организатором и издателем – эти роли брали на себя Ранк, Эйтингон и Джонс. Фрейду к тому времени, как ему исполнится шестьдесят пять (это произошло в 1921 году), нужно было иметь рядом человека, который мог бы в настоящем и будущем стать “хранителем огня”, фундаменталистом, цензором. Эту роль спустя много лет приняла на себя Анна, в начале двадцатых еще застенчивая молодая женщина. Рядом с ним могла бы быть жена, пока тоже не состарилась бы, но Марта никогда не участвовала в его работе. Из всех детей лишь Анна интересовалась психоанализом – счастливая случайность. А может, и не случайность, потому что отец делал все возможное, чтобы разбудить ее интерес, подталкивая ее к решениям, которые лишали молодую женщину личной жизни, заменяя ее профессиональной. Была ли вторая альтернатива лучше первой, неизвестно, но очевидно, что Фрейду нужно было именно это. В письме Саломе в марте 1922 года, написанном, когда Анна уезжала из Вены на одиннадцать дней, чтобы навестить родственников в Гамбурге и Берлине, он признается, как скучает по ней, и добавляет, что уже давно жалеет ее из-за того, что она “все еще сидит дома с нами, стариками”; потом он сознается в своей сильной потребности: Если бы она действительно ушла, я бы чувствовал себя так же одиноко, как сейчас, и так же, как если бы мне пришлось бросить курить! Пока мы все вместе, этого не осознаешь, по крайней мере, мы этого не осознаем. Эти “конфликты неразрешимы”, по выражению Фрейда, и поэтому “хорошо, что жизнь рано или поздно кончается”. Это был намек на то, что до его смерти ничего не изменится и контракт Анны не будет расторгнут, пока он жив. Фрейд старался показать людям, что беспокоится о ее благополучии. Он сообщал Сэму Фрейду в ту неделю, когда Анне исполнилось двадцать шесть (в декабре 1921 года), что она – “само благословение”, если не счит; и после развода “она станет тем, чем была раньше”. Фринк не был уверен, как лучше поступить, и просил Фрейда про�ственной героиней своей работы, написанной за полгода до того, как она начала исцелять других. Молодая женщина описывает фантазии о мастурбации своему отцу – звучит довольно странно. Считали ли они, что это поможет ей преодолеть личные проблемы? Чему бы анализ ни научил отца и дочь, это или не остановило ее превращение в аскета, или укрепило ее в этом решении. Небольшой список претендентов на руку Анны начинается с Эрнеста Джонса, которыйichten”, или “Четыре истории болезни”, который начинался с анализирования Фрейдом сумасшедшего судьи Шребера, но неожиданно превращался в альбом с пустыми страницами. Именно там Мартин прятал фотографии своих любовниц. Этот том сейчас принадлежит Софи Фрейд. Две сестры Анны вышли замуж еще до войны. У Матильды не было детей, потому что по соображениям здоровья ей пришлось прервать беременность еще в начале семейной жизни. Два сына Софи, Эрнст, родившийся в 1914 году, и Хайнц, родившийся в 1918 году, стали первыми внуками Фрейда. При рождении Эрнста Фрейд прислал Ференци открытку со словами: “Очень странно! Забытое чувство, уважение к чудесам сексуальности!” Хотя он относился к маленьким детям строго и осуждал, когда их баловали, для Хайнца, похоже, было сделано исключение. Он называет его то “маленьким чертенком”, то “самым смышленым и милым ребенком, какого я когда-либо видел”. Мать Хайнца, Софи, умерла в 1920 году. Послевоенные эпидемии гриппа унесли миллионы людей во многих странах, и, возможно, она стала жерт�а Бижура. Возможно, к счастью для Фрейда, Абрахам на следующий год скончался от рака. Это событие “упростило положение дел [Фринка] и исключило все возможности скандала в добродетельной Америке” (письмо Фрейда Джонсу от 11 мая 1922 года). Летом 1922 года Фрейд смягчился и позволил Фринку вернуться на анализ. Они с Анжеликой приехали в Берхтесгаден, где Фрейды проводили лето, и “иногда” Фринк получал час лечения. Фрейд не любил нарушать свой покой во время отпуска, но Фринк, избранный лидер движения в Америке и человек, заслуживающий того, чтобы быть счастливым, явно был особым случаем. В письмах Фрейда также улавливается мысль, что Фрейд надеется на некоторую часть денег Анжелики, которые пригодились бы движению. Когда Фрейды вернулись в Вену, Фринк и госпожа Бижур вроде бы поехали вместе с ними. Затем пара отправилась в Париж, чтобы начать приготовления к свадьбе. Фринк один вернулся в Вену, и с ним случилось нервное расстройство. Он вел себя агрессивно в гостинице, страдал от эмоциональных перепадов и галлюцинаций: ему казалось, что ванна – это могила. Фрейду пришлось найти человека, чтобы присматривать за ним. Когда приехала Анжелика, Фринк ударил ее. Несмотря на все это, в декабре они поженились и отправились на медовый месяц в Египет. Но Фринк очень изменился. Его избрали президентом ньюйоркского общества (члены которого практически не знали о происходящем) в январе 1923 года, когда он был все еще в свадебном путешествии. Вернувшись с рецензией на книгу, чернящей Брилла, он тут же создал проблемы. Бывшая миссис Фринк умерла в мае от пневмонии – е�азца, который не испытывал симпатии к психоанализу, счел случай с Фринком отвратительным и в частной переписке писал о “так называемом американском лидере психоаналитической работы и его отвратительной жене”, имея в виду Анжелику. Мейер решил, что и она, и Фринк “действовали под более или менее насильственным внушением Фрейда”. Без сомнения, Фрейд поступал так, как считал правильным, но, похоже, он, как часто бывало и раньше, использовал свои навыки и личный авторитет, чтобы убедить пациентов, что знает их мысли лучше, чем они сами. Он неправильно понял Фринка и госпожу Бижур. Его суждения кажутся поверхностными, как будто он не смог понять, что это реальные жизни, а не элементы очередного очерка. А когда драма закончилась, Фринк захотел покончить с собой, вот-вот должен был произойти второй развод, а бывшие супруги обоих уже умерли, Фрейд писал Джонсу 25 сентября 1924 года: Какая польза от американцев, если они не платят денег? Они больше ни на что не годны. Моя попытка дать им лидера в виде Фринка, которая так печально закончилась, – последнее, что я для них сделал. Это было написано после того, как Фрейд сам серьезно заболел, и не будем судить его строго. еба, совершивших нашумевшее убийство четырнадцатилетнего мальчика, потому что, как утверждали, они считали себя “ницшеанскими сверхлюдьми”. Но в то время он в любом случае не мог принять это предложение из-за здоровья, и поэтому ему не пришлось раздумывать, поддаваться ли искушению получить сумму денег, которых бы ему хватило на долгую обеспеченную старость. В том же году голливудский продюсер Сэм Голдвин предложил ему целое состояние (говорят, что эта цифра составила сто тысяч долларов), чтобы он участвовал в создании фильма о “великих любовных историях мира”, начиная с Антония и Клеопатры. Несомненно, главным для студии являлось бы имя Фрейда на экране и в рекламе. В глазах публики, несмотря на все свои старания, Зигмунд Фрейд теперь оказался символом сексуальных откровений, слишком научным, но смелым и современным. Он отклонил предложение Голдвина. На следующий, 1925 год немецкий режиссер Ганс Нойман попытался вовлечь его в съемки образовательного фильма о психоанализе. Фрейд совсем этим не заинтересовался и оставил переговоры Абрахаму, который в то время был президентом международной ассоциации. Научно-популярный фильм “Тайна души” был тут же сделан и показан в кинотеатрах. В рекламе сообщалось, что он снят “под руководством” Фрейда, что было совершенно неверно и чрезвычайно его раздражало. Джонс попытался запретить показ фильма в Лондоне, но безуспешно*. * Психоанализ привлекал кинематографистов из коммерческих соображений. Сценарий так и не снятого немецкого фильма того периода, “Сенсационные откровения о ночной жизни человеческой души”, дить книги совместно с мужем) решила, что Фрейд – простой человек, либерально настроенный, но ортодоксальный, склонный к легковерности. Эти уверенные суждения, иногда покровительственного характера, были очень свойственны супругам Стречи, которые вскоре перезнакомились со всеми фрейдистами Вены и Берлина. Анна Фрейд была провозглашена “сентименталисткой”, Бернфельд – “безнадежным педагогом”, Лямпль – “жестокосердым и эгоистичным зверем”. Эрнест Джонс, который способствовал их вхождению во внутренний круг, получил характеристику “маленького животного”. Стречи без колебаний приписывали стереотипные характеристики своими полушутливыми и едкими словечками целым нациям. Типичный венец был “чрезвычайно провинциальным”. Немцы как народ – “очень, очень бесхитростные”, а в области культуры – “трижды идиоты”. Вирджиния Вульф, еще одна звезда группы “Блумсбери”, пренебрежительно относилась как к психоанализу, так и к психоаналитикам, хотя прогрессивное издательство ее мужа, “Хогарт пресс”, вскоре начало публикацию работ Фрейда*. “Блумсбери” держались впереди, но у них было про не беспокоил этот империализм со стороны Венский шпион, был на четырнадцать лет старше Анны, и она, по очень немногим свидетельствам, испытывала к нему очень теплые чувства. Но ее потенциал любви к мужчине был уже исчерпан. Ее кузен Эдвард Бернейс, молодой американец, который как раз тогда изобретал рекламу в современном понимании, тоже фигурирует в этом списке. В 1920 году он путешествовал пешком по Евроной Австрии. Возможно, весь список женихов – за исключением Джонса, у которого была своя стратегия, – существует лишь для того, чтобы поддержать мнение о том, будто после 1918 года у Анны были хоть какие-то шансы выйти замуж. Все ее братья и сестры состояли в браке. Бывший лейтенант Мартин Фрейд в декабре 1919 года женился на дочери адвоката, и тесть нашел ему работу в банке. Оливер, который женился и развелся во время войны, в 1923 году совершил вторую попытку, женившись на учительнице из Берлина. Уравновешенный Эрнст, архитектор, тоже женился на девушке из Берлина в 1920 году и, похоже, жил в большей гармонии, чем оба брата*. Их отец считал развод в семье отвратительным событием, и о первом браке Оливера в генеалогии Фрейда ничего не говорится. Брак Мартина длился до 1938 года, пока его измены не надоели жене Эсти и она не ушла от него. Их дочь, Софи, которая стала социологом, выражает предположение, что ее “целомудренный и аскетичный дед передал по наследству получение сексуального удовольствия своему старшему сыну”**. * Двое сыновей Эрнста Фрейда выросли знаменитыми людьми: Люциан стал художником, а Клеменс (его имя было переделано на английский лад, Клемент) – писателем и членом английского парламента. ** У Мартина был том работ отца в красивом переплете под названием “Vier Krankengesch за сорок крон невозможно было купить даже дешевую сигару. Панкеев снова появился у Фрейда после войны, но его деньги ничего не стоили, а земля попала в руки большевиков. Фрейд лечил его бесплатно. Англосаксы попадали к Фрейду со своими устоявшимися взглядами. Англичанам сама идея консультаций у бородатого профессора в Вене с сумасбродными теориями о сексе казалась восхитительно развращенной, и поначалу к нему обращались только самые самостоятельно мыслящие и эксцентричные люди. Джеймс Стречи (его семья, в последнее время много обсуждавшаяся, была несомненно необычной и удивительно одаренной – биограф Литтон Стречи был его старшим братом) познакомился с работами Фрейда через Фредерика Майерса и Общество психических исследований в 1912 году. Ему был интересен психоанализ, насколько он смог его понять, и, поговорив с Эрнестом Джонсом, он решил стать врачом и записался в лондонскую медицинскую школу при больнице. Через три недели он бросил учебу, а в 1920 году решил направиться сразу в Вену, чтобы учиться у основателя движения. Фрейд не возражал против аналитиков без медицинского образования и брал с него низкую цену, фунт в час вместо двух, договорившись с ним, что он останется пациентом в течение года. Стречи не испугался профессора и его плохо отапливаемого кабинета. Он писал брату Литтону в ноябре 1920 года где-то после месяца анализа: Каждый день, кроме воскресенья, я провожу час на диване профессора (уже 34 дня) – и “анализ” кажется мне самостоятельной скрытой жизнью. Что касается самого процесса, он еще менее понятен, чем раньше; как бы там ни было, иногда это удивительно интересно, а иногда чрезвычайно неприятно – так что могу сказать, что в этом что-то есть... В начале часа все смутно – темный намек здесь, тайна там, – но постепенно все сгущается, начинаешь чувствовать, как внутри тебя происходят страшные веши, и ты не можешь разобраться, что же это такое; потом он начинает помогать тебе; ты неожиданно ярко что-то видишь; потом другое; и наконец перед тобой освещается весь путь; он задает тебе еще один вопрос, ты даешь последний ответ – и в момент полного озарения профессор поднимается, проходит по комнате к электрическому звонку и провожает тебя до двери. Иногда бывало не так интересно, когда “ты лежишь целый час, как будто на живот тебе положили тонну груза, и просто не можешь выдавить из себя ни слова”. Фрейд, который с трудом понимал тихую английскую речь Стречи, был к нему расположен, так как Джонс подчеркнул, что этот человек из семьи литераторов может стать полезным в качестве переводчика. Чтобы представить работы Фрейда англоязычному миру, требовалось что-то лучшее, чем пересказы Брилла. Джонс лучше чувствовал это, чем Фрейд, который иногда вел себя так, словно считал, что все переводы похожи друг на друга и его работы говорят сами за себя на любом языке. Когда Фрейд решил доверить работы для перевода первым попавшимся американцам, которых он анализировал, Джонс ужаснулся и прочитал ему лекцию по поводу того, как редко встречаются люди, умеющие правильно писать по-английски, “конечно, в Америке еще реже, чем в Англии”. Джеймс Стречи был выбран Джонсом, а со временем с этим согласился и Фрейд. Англоамериканская жена Стречи, Элике Саргант-Флоренс, на которой он женился незадолго до анализа, отправилась в Вену вместе с ним и после приступа “сердцебиений” присоединилась к мужу на кушетке, правда, в другое время. С ним Фрейд встречался по утрам, с ней – днем. Госпожа Стречи (которая стала переводить книги совместно с мужем) решила, что Фрейд – простой человек, либерально настроенный, но ортодоксальный, склонный к легковерности. Эти уверенные суждения, иногда покровительственного характера, были очень свойственны супругам Стречи, которые вскоре перезнакомились со всеми фрейдистами Вены и Берлина. Анна Фрейд была провозглашена “сентименталисткой”, Бернфельд – “безнадежным педагогом”, Лямпль – “жестокосердым и эгоистичным зверем”. Эрнест Джонс, который способствовал их вхождению во внутренний круг, получил характеристику “маленького животного”. Стречи без колебаний приписывали стереотипные характеристики своими полушутливыми и едкими словечками целым нациям. Типичный венец был “чрезвычайно провинциальным”. Немцы как народ – “очень, очень бесхитростные”, а в области культуры – “трижды идиоты”. Вирджиния Вульф, еще одна звезда группы “Блумсбери”, пренебрежительно относилась как к психоанализу, так и к психоаналитикам, хотя прогрессивное издательство ее мужа, “Хогарт пресс”, вскоре начало публикацию работ Фрейда*. “Блумсбери” держались впереди, но у них было право “крутить носом”. Английская интеллигенция двадцатых годов не сомневалась в своей значимости. * Госпожа Вульф, прочитав редакторские гранки работы Фрейда “Навязчивые действия и религиозные практики” – она вышла на английском в 1924 году, – уничтожающе написала другу об инциденте в брачную ночь с красными чернилами, которые муж пролил на простыни, “чтобы скрыть свою импотенцию перед служанкой, но сделал это не в том месте, что повлияло на мозг его жены – и до сих пор она проливает кларет на обеденный стол. Мы все можем говорить о таких вещах часами, а эти немцы думают, что это что-то доказывает – кроме их собственного идиотизма”. У Фрейда был двоякий интерес к англоязычным странам: он стремился заработать их валюту и распространить там психоанализ, особенно в США. Великобританию он всегда очень любил, но понимал, что настоящий объект для завоевания находится за океаном. Презрение и отвращение, которое он часто выражал по отношению к американской культуре, вероятно, усиливалось еще и тем, что психоанализ легко там укоренился и его нужно поддерживать, несмотря на все его соображения по поводу нахальства и стремления американцев к наживе. Кроме того, ему было неприятно, что он так нуждается в американских деньгах. В октябре 1920 года он связался со своим племянником Эдом Бернейсом, предложив написать популярные статьи для ньюйоркского журнала, пользующегося неплохой репутацией, и дав не очень привлекательное название для первой статьи: “Не используйте психоанализ в полемике”. Бернейс обратился в “Космополитан”, и журнал предложил по тысяче долларов за статью, огромную сумму, если они будут написаны на тему “Психическое место жены в доме”. Фрейд отказался. Под “популярными” он подразумевал статьи, предназначенные для образованных неспециалистов. Приблизительно в это же время Сэм Фрейд в Манчестере, читая старый номер “Панча” в приемной дантиста, с “удивлением и радостью” увидел стихотворение о Фрейде и Юнге. Он отослал его дяде, но тот не порадовался. Стихотворение было весьма глупым. Популярность, вздохнул Фрейд, это угроза серьезным открытиям. Тем не менее в зыбучих песках общественного мнения психоанализ начал занимать все более прочное место. Фрейд тут же согласился с предложением Бернейса, поступившим несколько лет спустя, о том, чтобы он возглавил “международную психоаналитическую организацию” с “научным фондом”, в которую будут поступать желающие и распространять идеи психоанализа. К сожалению, люди не заинтересовались научными фондами. Они ждали от психоанализа другого. “Чикаго трибьюн” в июне 1920 года предложила Фрейду двадцать пять тысяч долларов за психоанализ двух студентов, Леопольда ибыл основан на хореографической версии “Трех очерков о сексуальности” Фрейда, где должны были сниматься мальчик-звезда Джеки Куган в роли молодого Эдипа и “Тиллер Герлз” в качестве эротических танцовщиц. Поскольку в это время имя Фрейда приобрело огромную известность, он стал и популярнее, и в то же время уязвимее. Репутация сделала его “новостью”, объектом всеобщего внимания. В сенсационной истории американского пациента и его любовницы (доктора Горация Фринка и госпожи Анжелики Бижур) он едва избежал газетной шумихи. Фринк, который в 1905 году закончил Корнеллский университет, начал работать психиатром, увлекся гипнозом и быстро перешел к психоанализу, став первым секретарем Нью-йоркского психоаналитического общества в 1911 году. Он и его жена, Дорис Бест, были проанализированы на следующий год коллегой, доктором Тадеушем X. Эймсом, и он собирался посетить Вену в 1915 году, чтобы анализ продолжил сам Фрейд. Война сделала это невозможным. Эрнест Джонс сначала решил, что он “честный парень, но очень ограниченный”, но тот в 1918 году опубликовал весьма полезную книгу о навязчивом поведении, и когда после войны психоанализу в США понадобился лидер, а особенно местный редактор международного журнала, популярность Фринка в нью-йоркском обществе – а также раздражавшая Фрейда привычка Брилла не отвечать на письма – сделала его серьезным кандидатом. В феврале 1921 года он наконец отправился в Европу, чтобы подвергнуться анализу. Это был высокий и забавный человек, который провел в Вене несколько месяцев, оправдав надежды Фрейда. Его и избрали из всех кандидатов. Никого как будто не беспокоил этот империализм со стороны Вены. Фрейду было лучше видно. Одной из скрытых причин того, что он выбрал Фринка, возможно, была его старая предрасположенность выбирать неевреев в качестве миссионеров для англосаксов. Фринк вроде бы имел небольшие психологические проблемы. За год или два до того он страдал от “токсических головных болей” и частичной потери памяти, а в Вене у него были проблемы со сном. Подробности этого анализа никогда не публиковались. Но он рассказал Фрейду о связи с замужней женщиной, Анжеликой Бижур, которая началась еще до войны, когда женщина стала его пациенткой. Фрейд посоветовал ему признаться в своих чувствах к ней, сказав ему (как он позже объяснил доктору Эймсу): Я думал, что каждое человеческое существо имеет полное право стремиться к сексуальному удовлетворению и нежной любви, если видит способ получить их и не смог найти этого у своей жены. Когда он выразил неуверенность, мне пришлось стать на сторону его подавленных желаний и таким образом выступить защитником желания развестись и жениться на госпоже Б. Муж Анжелики, Абрахам, был богатым бизнесменом из ньюйоркской семьи евреев-ортодоксов. У Анжелики Бижур были собственные средства. Они часто ссорились, как по поводу его неудачного исполнения супружеских обязанностей, так и из-за ее дружбы с Фринком, которая, как она утверждала, была совершенно невинна. Когда летом 1921 года анализ Фринка у Фрейда (за который платила она) подходил к концу, она приехала в Европу, чтобы увидеться с ним. По пути она остановилась в Париже, где в то время был ее муж. Она была с ним в постели в тот же день и еще несколько раз позже. Тадеуш Эймс, который теперь был аналитиком Абрахама – а также президентом Ньюйоркского психоаналитического общества, – знал все подробности. Анжелика, по некоторым данным, каждый из этих раз получила удовлетворительный оргазм. К тому же она подарила мужу жемчужные запонки стоимостью в пять тысяч долларов. Затем госпожа Бижур отправилась в Вену, где присоединилась к Фринку, встретилась с Фрейдом и узнала от него, что Фринк действительно ее любит. Позже она говорила, что ее любовник, когда она приехала, страдал от депрессии. Фрейд, по ее словам, “посоветовал мне развестись, как из-за моего неполноценного существования, так и потому, что ‘если я сейчас отвергну доктора Ф[ринка], он может никогда не вернуться в нормальное состояние и, вероятно, станет гомосексуалистом, хотя и скрытым’”. Она утверждала, что восприняла некоторые из этих идей как “сумасшедшие галлюцинации”. Анжелика Бижур не представляется очень надежной свидетельницей, но очевидно, что и она, и Фринк считали, будто специалист рекомендует им развод и брак. К этому времени Фрейд уже избрал Фринка своим американским знаменосцем, поэтому был заинтересован в его выздоровлении. Будущее Фринка в движении, напомнил он Эрнесту Джонсу, “зависит от полной перемены в его личных делах, которую он собирается совершить, но в успехе которой еще есть сомнения”. Фринк и госпожа Бижур взялись за изменение своей жизни. Они поехали поездом в Париж, где Абрахам ждал жену на вокзале, подошли к нему с улыбкой и заявили, что хотят пожениться. Затем все трое вернулись в Нью-Йорк на разных кораблях, и Абрахам обратился к своим адвокатам – похоже, его настроила на это семья. Он написал письмо Фрейду, которое так и не отправил, где спрашивал: “Великий Доктор, вы ученый или шарлатан?”. Впервые об этих осложнениях Фрейд узнал из письма Тадеуша Эймса в сентябре, который как врач врачу объяснил ему, что происходит, и предостерег, что адвокаты Бижура готовы “при достаточной провокации” передать историю в газеты и “совершить нападение на доктора Фринка и психоанализ”. Бижур был готов дать жене развод, но хотел, чтобы Фринка исключили из нью-йоркского общества. Если его не исключат, писал Эймс, и история получит огласку, “газеты проклянут всех аналитиков Америки”. В Центральной Европе газеты и обманутые мужья вели себя по-другому. Фрейд написал вежливый, но возмущенный ответ, Обвиняя американское “лицемерие и притворную мораль”, и предложил нереалистичный выход: пусть нью-йоркские аналитики поддерживают Фринка в любом случае. Он провел грань между советом паре, которого он не давал, и помощью в том, чтобы признать реальное положение вещей, которую он оказал: “Для меня это была честная и серьезная любовь, противопоставленная расчету. На этом мой интерес заканчивался”. Публика, признавал он, может и не уловить этой разницы. Фрейд занимался казуистикой. Его взгляды на сексуальное поведение были всегда двусмысленными. Традиционная мораль и жизнь холостяка интересовали его в молодости, потому что проблемы холостяцкой жизни были все еще свежи в его памяти. Ему не нравились ограничения, но он не осуждал их. Позже у него появилась точка зрения, что цивилизация требует отказа от инстинктов. Без сомнения, это отражает тот факт, что он сам от них отказался. Но в глубине души он симпатизировал тем, кто использовал свои сексуальные возможности. Желание Фрейда увидеть, как Гораций и его Анжелика сыграют свадьбу по любви, чувствуется во всей этой истории. “Госпожа Б. – сокровище для сердца”, – пишет он Фринку 12 сентября 1921 года. “Награда стоит борьбы... Госпожа Б. станет прекрасной, когда будет счастливой”. Абрахама он презрительно называл “знаменитым мужем госпожи Б.” (письмо Фрейда Джонсу от 6 ноября 1921 года). Печальная история становится еще печальнее. Характер Фринка оказался более неустойчивым, чем Фрейд думал. Его жена писала ему трогательные письма, грустные, но не злые, которые он с тревогой показал Фрейду. Тот решил, что они “холодны и разумны” и после развода “она станет тем, чем была раньше”. Фринк не был уверен, как лучше поступить, и просил Фрейда продолжить анализ. В это время в отдаленных штатах проходили разводы. Дорис Фринк с двумя детьми в Нью-Мексико сделала так, как ей посоветовали адвокаты господина Бижура. Возможно, к счастью для Фрейда, Абрахам на следующий год скончался от рака. Это событие “упростило положение дел [Фринка] и исключило все возможности скандала в добродетельной Америке” (письмо Фрейда Джонсу от 11 мая 1922 года). Летом 1922 года Фрейд смягчился и позволил Фринку вернуться на анализ. Они с Анжеликой приехали в Берхтесгаден, где Фрейды проводили лето, и “иногда” Фринк получал час лечения. Фрейд не любил нарушать свой покой во время отпуска, но Фринк, избранный лидер движения в Америке и человек, заслуживающий того, чтобы быть счастливым, явно был особым случаем. В письмах Фрейда также улавливается мысль, что Фрейд надеется на некоторую часть денег Анжелики, которые пригодились бы движению. Когда Фрейды вернулись в Вену, Фринк и госпожа Бижур вроде бы поехали вместе с ними. Затем пара отправилась в Париж, чтобы начать приготовления к свадьбе. Фринк один вернулся в Вену, и с ним случилось нервное расстройство. Он вел себя агрессивно в гостинице, страдал от эмоциональных перепадов и галлюцинаций: ему казалось, что ванна – это могила. Фрейду пришлось найти человека, чтобы присматривать за ним. Когда приехала Анжелика, Фринк ударил ее. Несмотря на все это, в декабре они поженились и отправились на медовый месяц в Египет. Но Фринк очень изменился. Его избрали президентом ньюйоркского общества (члены которого практически не знали о происходящем) в январе 1923 года, когда он был все еще в свадебном путешествии. Вернувшись с рецензией на книгу, чернящей Брилла, он тут же создал проблемы. Бывшая миссис Фринк умерла в мае от пневмонии – ему не разрешили с ней повидаться, – и он начал ссориться с Анжеликой. К концу 1923 года он был слишком болен, чтобы работать, и не мог исполнять функции президента. На следующий год он дважды лечился в психиатрической клинике Фиппса при университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. Анжелика решила развестись с ним. Он перерезал себе артерию и почти до смерти истек кровью. В конце концов он почти выздоровел и прожил еще двенадцать лет, скончавшись от сердечного заболевания в 1936 году, в возрасте пятидесяти трех лет. В клинике Фиппса его лечил Адольф Мейер, известный психиатр, который эмигрировал в США из Швейцарии в 1890-х годах. Моралист цюриховского образца, который не испытывал симпатии к психоанализу, счел случай с Фринком отвратительным и в частной переписке писал о “так называемом американском лидере психоаналитической работы и его отвратительной жене”, имея в виду Анжелику. Мейер решил, что и она, и Фринк “действовали под более или менее насильственным внушением Фрейда”. Без сомнения, Фрейд поступал так, как считал правильным, но, похоже, он, как часто бывало и раньше, использовал свои навыки и личный авторитет, чтобы убедить пациентов, что знает их мысли лучше, чем они сами. Он неправильно понял Фринка и госпожу Бижур. Его суждения кажутся поверхностными, как будто он не смог понять, что это реальные жизни, а не элементы очередного очерка. А когда драма закончилась, Фринк захотел покончить с собой, вот-вот должен был произойти второй развод, а бывшие супруги обоих уже умерли, Фрейд писал Джонсу 25 сентября 1924 года: Какая польза от американцев, если они не платят денег? Они больше ни на что не годны. Моя попытка дать им лидера в виде Фринка, которая так печально закончилась, – последнее, что я для них сделал. Это было написано после того, как Фрейд сам серьезно заболел, и не будем судить его строго. Он тоже очень изменился.
Зигмунд Фрейд Глава 28. Отступники
23.04.2008
Одновременно с раковой опухолью Фрейда постигла другая беда – отступничество, первое по значимости со времен Юнга. Уйти решил Отто Ранк, который уже некоторое время развивал свои собственные идеи. “Сыновьям” Фрейда нелегко было уходить. Ранк пользовался его доверием, и некоторые даже завидовали его близости с Фрейдом, он был обязан учителю карьерой. Когда комитет ужинал в Сан-Кристофоро в тот день, когда они узнали о раке, при упоминании имени Фрейда Ранк залился истерическим смехом. Эта новость вывела из равновесия всех, но особенно друга, замышлявшего мятеж. Венгерский аналитик, Шандор Радо, вспоминал, как впервые увидел до войны Фрейда – человека с аристократическими манерами, одетого в подбитое мехом пальто, с тростью с набалдашником из слоновой кости в руках. Его сопровождал верный Ранк, “молодой, бедно одетый мальчик, который был взволнован, суетлив и постоянно к нему обращался”. Теперь ему исполнилось сорок лет, и он решил, что хватит быть “маленьким Ранком”. Он и Ференци (который сам подумывал об изменениях) вместе писали в 1923 году книгу о психоаналитических методах, где ставилась под сомнение полезность длительных попыток восстановления детских воспоминаний. Вскоре после этого Ранк опубликовал собственную книгу, “Травма рождения”, в которой спокойно утверждал, что причиной невроза является шок при появлении на свет и последующие фантазии возвращения в матку, утраченный рай. И лечение следует проводить соответственно этому. Необходимость перерывать воспоминания отпадает, и хорошей дозы анализа в течение пары месяцев вполне достаточно. Фрейд не спешил с обвинениями. Неужели Ранк может изменить ему? Он пытался принять эту теорию как “самое важное открытие со времен появления психоанализа”, но ему удалось только почувствовать обман. “‘Родовая травма’ Ранка и твои действия, – пишет он Ференци в 1924 году, – происходят от попыток ускорить процесс анализа”. Их метод мог стать “путем для бродячих торговцев” – снова нападки на Америку. Ференци ушел от конфликта, но весной Ранк отправился в Нью-Йорк, где у него были друзья среди аналитиков, которых он учил в Вене (благодаря Фрейду, посылавшему их к нему), и обсудил с ними среди многих вопросов низкую оценку женщин, используя свою теорию, чтобы объяснить, что это бессознательная память мужчин о шоке рождения искажает их точку зрения на женщин. Аналитики платили по двадцать долларов в час – в четыре или пять раз больше обычной ставки, – чтобы обучаться у нового специалиста. Вскоре “бедный родственник” преуспел и начал похваляться перед Ференци, что “спас здесь психоанализ, а возможно, и жизнь всего международного движения”. Обнаружив, что ньюйоркские аналитики “в основном не излечены и недовольны анализом профессора”, он якобы вернул им уверенность в себе. Старый Свет обиженно ждал, когда отступник придет в чувства. Фрейд объявил, что Ранком, наверное, владеет психоневроз, и сначала отнесся к нему с сочувствием. Затем он заключил, что Ранка навсегда “привлек доллар”. Не успев вернуться домой, Ранк тут же укатил в Париж и вернулся к Рождеству 1924 года. Он извинился перед всеми, чем на краткий миг порадовал Фрейда, а затем отправился в новые путешествия, которые закончились разрывом в 1926 году. Одним из последних проступков стало то, что он усомнился в толковании сна Волчьего Человека про шесть волков на ореховом дереве. Фрейд получил прощальный подарок, видимо, не без иронии: работы Ницше в двадцати трех томах в переплете из белой кожи. Фрейд сказал, что Ранк хвастается своим новоприобретенным богатством и в то же время стремится к саморазрушению, хочет избавиться от своих денег. Джонс, предупреждения которого сбылись, объяснил все тем, что у Ранка маниакально-депрессивный психоз. “Нам нужно похоронить его”, – сказал Фрейд, и движение десятки лет его поносило*.Читать полностью...