Зигмунд Фрейд Глава 31. Исход

Опубликовано: 23.04.2008

Самые разные организации доживали последние дни. “Факел”, который перестал издаваться в феврале 1936 года, напоследок еще раз бросил камень в сторону психоанализа. Аналитики, заявил Карл Краус в последнем номере, подстерегают своих жертв у гостиниц на Рингштрассе. Некоторые, добавил он, “среди них самые ничтожные”, уже уехали в Америку, “чтобы устроиться там, где есть деньги” – возможно, намек на Виттельса, который уже процветал в Нью-Йорке. Французская журналистка в том же году ездила в Вену, чтобы написать юмористический рассказ о том, что Фрейд считает себя и свою науку удобной мишенью. Назвавшись мадам Дюбуа и притворившись, что боится собак, сна воспользовалась Полем Федерном в качестве посредника. Федерн, который принял ее (как она намекнула) только потому, что она утверждала, будто “отвратительно богата”, отличался “раввиноподобным носом, какие можно увидеть только на антисемитских карикартурах”. Он взял с нее деньги и устроил встречу с Фрейдом, с которым она увиделась в “красивом доме, свежевыкрашенном, с орехово-коричневыми ставнями, сияющими на солнце”, – доме, который он снимал на тенистой дороге в Гринцинг, ведущей в “Бельвю” и на Химмельштрассе Федерн тоже был там. Выглядевший, по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят, чем на восемьдесят, Фрейд был в “щегольском сером костюме, как жиголо, но это не выглядело смешным, потому что в том, как он ходил и двигался, было очень много молодой энергии”. Его руки тоже были молодыми, “красноватыми и тяжелыми, но без морщин и без этих пятен, которые обычно покрывают руки стариков”. Она заметила у него под подбородком “большой комок”, который двигался, когда он говорил, и предположила, что это из-за “серьезного заболевания гортани”, от которого его чудом спасли с помощью операции. Насколько он пострадал, она не заметила. Она увидела только рот, “полный золота как у старого каннибала, только что побывавшего у американского дантиста”. Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена благоговения или, по крайней мере, внимания, но мадам Дюбуа откинулась назад и просто развлекалась. “Почему вы настаиваете, чтобы я лечил вас? – спросил он ее по-английски. – Лечение психоанализом очень долгое. Оно займет не меньше года, а может, больше, и за это время я могу умереть. Тогда что вы будете делать? Убьете себя? У вас никогда не появляется желания поконче его обследовали каждое утро. В одну субботу профессор Пихлер выжигал ему подозрительную язву на щеке под местной анестезией, когда Фрейд воскликнул: “Я больше так не могу”. Пихлер завершил операцию. Тот больше не жаловался. Хирург просто отмечает “Пациент сначала не чувствует боли, но к концу говорит, что больше не может вынести. Реальной причины нет”. Пять дней спустя в письме Марии Бонапарт Фрейд пишет, что после этого у него начались такие боли, что во время анализа – похоже, работу ничто не могло остановить – ему каждые полчаса нужна была новая бутылка с горячей водой, чтобы прикладывать к лицу. Походя он сообщил принцессе, что исследует превратности судьбы бывшего короля Англии, Эдуарда VIII, который за неделю до того отказался от престола, чтобы жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. “Что происходит с королем?” – спрашивает он и выносит окончательный диагноз: Я думаю, он бедный человек, не интеллектуал, не особенно умен, возможно, латентный гомосексуалист, который нашел в этой женщине друга, обрел с ней потенцию и, следовательно, не может жить без нее. Бонапарт собиралась приобрести письма Флису. Она рассказала Фрейду в канун Нового года, что ей предложил их за двенадцать тысяч франков берлинский торговец, купивший их у госпожи Флис. Они были предназначены, по его словам, для национальной библиотеки Пруссии, пока нацисты не сожгли книги Фрейда и он не попал в черный список авторов. Он ответил, что эти письма были очень личными и его бы очень смутило, если бы они попали в чужие руки. “Наша переписка была самой интимной, какую только можно себе представить. Я не хочу, чтобы они стали известны последующим поколениям”. В разговоре он однажды рассказал ей шутку. Вопрос как приготовить куропатку? Ответ сначала закопайте ее в землю. Через неделю достаньте из земли. – А что потом? – Потом выбросьте. Возможно, она позволит ему выплатить половину? Там содержатся “все догадки и ложные пути, связанные с рождением анализа”. Но принцесса была непреклонна. Чем больше он хотел уничтожить эти письма, тем более ценными историческими документами они представлялись. Одним из условий ее покупки, сказала она, было то, что она никогда не продаст материал “прямо или косвенно” семье Фрейда, чтобы они не уничтожили его. Она говорила, что, возможно, поместит бумаги в национальную библиотеку – например, Женевы – с запретом доступа в течение века после его смерти. В конце концов она зачитала ему избранные места и оставила все в сейфе Ротшильда в Вене. Германия продолжала демонстрировать самым пугающим образом, во что превратится Австрия, если – или когда – наступит аншлюс. Уже были организованы концентрационные лагеря. Их пока считали не средством массового уничтожения, а скорее насильственным способом, которым расправлялись с политическими заключенными. Неявные упоминания о них в письмах к Арнольду Цвейгу позволяют предположить, что Фрейд знал обо всем. Целью создания таких лагерей было то, чтобы люди знали, что есть Дахау и Бухенвальд, и страшились этого. В Австрии местные нацисты, финансируемые Берлином, произносили речи и устраивали демонстрации. Канцлер, Курт фон Шушниг, который заменил убитого Дольфуса, вел политику умиротворения и старался не делать ничего, что бы не понравилось Германии. “Наша политическая ситуация, похоже, становится все мрачнее”, – писал Фрейд Джонсу в марте 1937 года. “Вторжение нацистов, скорее всего, невозможно будет сдержать. Последствия этого сокрушительны и для анализа”. Он часто думал о турецкой осаде 1683 года, когда у ворот Вены был другой враг. Тогда освободительная армия пришла через Каленберг. Теперь спасения было ждать неоткуда, во всяком случае, не от Великобритании, и “если наш город падет, прусские варвары затопят Европу”. Он сказал, что хотел бы жить в Англии, как Эрнст. Пьер Жане, который той весной был в Вене, хотел зайти к Фрейду. Ему было семьдесят семь лет. Несомненно, он хотел обменяться приветствиями и забыть о прошлых разногласиях. Но Фрейд был категорически против. Если бы они встретились, сказал он Бонапарт, Фрейду пришлось бы упрекнуть Жане за то, что тот “несправедливо вел себя по отношению к психоанализу и ко мне лично и никогда не исправил сделанного”. Фрейд рассказал о старой обиде, когда французы начали распространять клевету, что Фрейд украл его идеи, Жане не пытался их остановить. Фрейд отказался искать вежливые оправдания своему отказу. “Честность – единственно возможный выход. Грубость вполне оправданна”. Его память об отступниках тоже ничуть не притупилась. Альфред Адлер, который летом 1937 года приехал в Шотландию, чтобы читать лекции, скончался на улице в �о она никогда не продаст материал “прямо или косвенно” семье Фрейда, чтобы они не уничтожили его. Она говорила, что, возможно, поместит бумаги в национальную библиотеку – например, Женевы – с запретом доступа в течение века после его смерти. В конце концов она зачитала ему избранные места и оставила все в сейфе Ротшильда в Вене. Германия продолжала демонстрировать самым пугающим образом, во что превратится Австрия, если – или когда – наступит аншлюс. Уже были организованы концентрационные лагеря. Их пока считали не средством массового уничтожения, а скорее насильственным способом, которым расправлялись с политическими заключенными. Неявные упоминания о них в письмах к Арнольду Цвейгу позволяют предположить, что Фрейд знал обо всем. Целью создания таких лагерей было то, чтобы люди знали, что есть Дахау и Бухенвальд, и страшились этого. В Австрии местные нацисты, финансируемые Берлином, произносили речи и устраивали демонстрации. Канцлер, Курт фон Шушниг, который заменил убитого Дольфуса, вел политику умиротворения и старался не делать ничего, что бы не понравилось Германии. “Наша политическая ситуация, похоже, становится все мрачнее”, – писал Фрейд Джонсу в марте 1937 года. “Вторжение нацистов, скорее всего, невозможно будет сдержать. Последствия этого сокрушительны и для анализа”. Он часто думал о турецкой осаде 1683 года, когда у ворот Вены был другой враг. Тогда освободительная армия пришла через Каленберг. Теперь спасения было ждать неоткуда, во всяком случае, не от Великобритании, и “если наш город падет, прусские варвары з��чневыми ставнями, сияющими на солнце”, – доме, который он снимал на тенистой дороге в Гринцинг, ведущей в “Бельвю” и на Химмельштрассе Федерн тоже был там. Выглядевший, по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят, чем на восемьдесят, Фрейд был в “щегольском сером костюме, как жиголо, но это не выглядело смешным, потому что в том, как он ходил и двигался, было очень много молодой энергии”. Его руки тоже были молодыми, “красноватыми и тяжелыми, но без морщин и без этих пятен, которые обычно покрывают руки стариков”. Она заметила у него под подбородком “большой комок”, который двигался, когда он говорил, и предположила, что это из-за “серьезного заболевания гортани”, от которого его чудом спасли с помощью операции. Насколько он пострадал, она не заметила. Она увидела только рот, “полный золота как у старого каннибала, только что побывавшего у американского дантиста”. Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена благоговения или, по крайней мере, внимания, но мадам Дюбуа откинулась назад и просто развлекалась. “Почему вы настаиваете, чтобы я лечил вас? – спросил он ее по-английски. – Лечение психоанализом очень долгое. Оно займет не меньше года, а может, больше, и за это время я могу умереть. Тогда что вы будете делать? Убьете себя? У вас никогда не появляется желания покончить с собой? Или появляется?” С ее точки зрения, он был карикатурой, смешным старым евреем с золотыми зубами, который пользуется людской легковерностью. Возможно, на этом этапе жизни он уже стал карикатурой. Его творческие годы закончились,Абердине от инѺой � такую сумму, не привлекая к себе внимания и не увеличив свой налог на выезд. В письме, которое Фрейд писал Бонапарт из Лондона в том же году, говорилось: “Мы не в силах обеспечивать их здесь, в Англии”. Он предполагал, что деньги, которые он им оставил, “возможно, уже конфискованы и обязательно будут потеряны, если они уедут”. Он добавил, что думал о том, чтобы устроить их на французской Ривьере: “Но будет ли это возможно?” Четыре старые женщины, которые наверняка не хотели уезжать из привычных мест, не считались большим приоритетом. Лагерей смерти тогда еще не было. Фрейд в последний раз попрощался с ними. В 15. 25 в субботу, 4 июня, он вместе с остальными сел в “Восточный экспресс” на Западном вокзале. Их сопровождал член дипломатической миссии США в Вене. В предрассветные часы воскресенья, проехав двенадцать часов по Австрии и Германии, поезд достиг границы в Келе. Немецкая таможня ими не заинтересовалась, и они пересекли мост через Рейн в Страсбург, оказавшись во Франции и на свободе. Принцесса и Уильям Буллитт встретили поезд на вокзале в Париже, и Фрейды остановились в доме Бонапарт. Она передала Фрейду чек на его золото, которое ждало его в Лондоне. Вечером они отправились в Капленниками уже отправлялись из Вены в лагеря, Анна изучала карты Лондона. * Джонс мог решать, кого брать, а кого нет. Ганс Лямпль, бывший ухажер Анны, и его жена, которые переехали в 1933 году из Берлина в Вену, тоже хотели отправиться в Лондон. Но они не входили в его список, сказал он Анне, потому что против них было неизвестное “мнение”. Вместо этого они поехали в Амстердам. Срее появилась гангренозная полость, и его кровать пришлось защищать от мух противомоскитной сеткой. Такой жуткий конец жизни он встретил с явным хладнокровием. Анна ухаживала за ним, вставая каждую ночь по несколько раз, чтобы опрыскать его рот обезболивающим средством. Макс Шур, который удачно добрался до Англии, проводил у Фрейда почти все время. Обсуждая Гитлера и вероятное будущее, Шур спросил Фрейда, считает ли он, что эта война будет последней. “Для меня – последней”, – ответил Фрейд. Его имя было включено в “особый список” гестапо, куда входили люди, которых нужно было найти в первую очередь после завоевания Британии. 1 сентября Гитлер вторгся в Польшу, а два дня спустя, утром в воскресенье, Чемберлен сообщил Великобритании, что “теперь мы воюем с Германией”. Кровать Фрейда передвинули в более безопасную часть дома, когда вскоре после речи Чемберлена завыли первые сирены воздушного налета. Это была ложная тревога. 21 сентября, во вторник, Фрейд взял Шура за руку и сказал: “Мой дорогой Шур, вы, конечно же, помните нашу первую беседу. Тогда вы пообещали не оставить меня, когда придет мое время. Теперь это превратилось в сплошную пытку и больше не имеет смысла”. Шур сказал, что все понимает. “Спасибо, – ответил Фрейд. – Поговорите с Анной и, если она не возражает, покончите с этим делом”. За сорок лет до того в одном из своих полных риторики писем к Флису он спрашивал: “К чему пришел человек, как ничтожно должно быть влияние религии науки, которая должна была занять место старой религии, если человек уже не отваживается решить, когда очередь того или другого умереть?” Поговорив с Анной, Шур сделал ему инъекцию большой дозы морфия и повторил ее, возможно, дважды, в течение следующих тридцати шести часов. Фактически это была эвтаназия. Шур посоветовался с юристом, до того как написать отчет об этом эпизоде. Фрейд впал в кому и умер в три часа ночи в субботу, 23 сентября 1939 года. Ему было восемьдесят три, и он прожил больше, чем предсказывали все его магические числа. Это был Йом Киппур, еврейский День искупления – совпадение, которое он мог бы проанализировать и счесть чем-то большим, чем совпадение, – если бы имел эту возможность.