Салон красоты в Вене
Цветы в Вене
Недвижимость Вены
Экскурсии в Вене
День Победы в Вене
Песни Победы в Вене
YouTube
Услуги в Австрии
Рекомендуем
Праздники Австрии
Праздники Австрии

Новости

Зигмунд Фрейд Глава 6. Невролог

24.04.2008

Общая больница Вены находилась за пределами внутреннего города и занимала около десяти гектаров в Девятом округе, как раз за северо-западным углом Рингштрассе. Эта крупнейшая общественная больница Европы находилась в огромных, но полуразрушенных зданиях. Она относилась к университету, и там работали знаменитейшие врачи. Правда, в то время медицина была менее полезной наукой, и для многих из двух тысяч пациентов главный смысл пребывания в больнице заключался в том, чтобы служить наглядным пособием для студентов. Они лежали в скудно освещенных палатах, давая взятки сестрам, если хотели особого внимания, и с опасением ждали очередной группы студентов, которые приходили и начинали их ощупывать. Фрейд, спешивший туда-обратно по длинным коридорам и переходам, относился к пациентам так же отстраненно и равнодушно, как и остальные врачи. Когда в январе 1884 года он перешел к “нервным расстройствам”, то быстро нашел материал для первой клинической публикации: это был ученик портного с кровоизлиянием в мозг “с интересными симптомами”. Он рассказал Марте, как часами сидел у его кровати, “и до его смерти в восемь часов вечера ничто не ускользнуло от моего внимания”. Небольшая статья была тут же напечатана, и это стало “по крайней мере началом, благодаря которому меня должны заметить”. Комната, где он спал в больнице, ранее принадлежала повесившемуся доктору Вейсу. Но его призрак, как сказал Фрейд, неопасен. Дрова для печи ему выдавали бесплатно. Он получал и зарплату – приблизительно такую же, как фонарщик. Вскоре после ученика портного Фрейд приметил владельца таверны – алкоголика из Гамбурга. “Он к тому же страдает больными нервами, и если он продержится достаточно долго, я смогу написать статью и о нем”. Он считал себя реалистом и не задумывался о том, “хороший” он врач или “плохой”. Фрейд-психоаналитик зайдет еще дальше и сделает вывод, что в “настоящем смысле слова” он никогда не был врачом, человеком, который видел свое призвание в том, чтобы “облегчить страдания человечества”. По его словам, для этого требуется “внутренний садизм”, которого ему недоставало. Он имел в виду, что очевидное желание помогать бальным – это способ скрыть от себя подсознательное желание делать обратное. В упрощенном виде это звучит так (Фрейд не возражал против такого толкования): за каждым добрым врачом прячется садист, за каждым героем – трус. То есть все хорошие поступки представляются в отрицательном свете. В 1884 году эта печальная мудрость двадцатого столетия была еще далеко. Фрейд заинтересовался в первую очередь “нервными заболеваниями”. Под этим он и его коллеги подразумевали проблемы как разума, так и мозга, но в особенности мозга, поскольку он представлял собой физическую реальность умственных процессов. Мозгом и нервами занималась неврология и, как ни странно, психиатрия. (К Великобритании и Америке это не относится. Там психиатрию с самого начала считали отдельной специальностью.) Профессор Теодор Мейнерт, один из учителей и покровителей Фрейда в больнице, в 1884 году опубликовал учебник по психиатрии под названием “Трактат о болезнях переднего мозга”. В этой дисциплине анатомия мозга занимала центральное место. В лаборатории Брюкке Фрейд работал над центральной нервной системой рыб, а в общей больнице начал заниматься людьми. В лаборатории церебральной анатомии Мейнерта он препарировал мозговую ткань и изучал medulla oblongata, где спинной мозг переходит в головной. Впоследствии он разработал способ окрашивания нервных путей хлоридом золота, который привлек к себе внимание. В то же время он работал и в палатах, изучая пациентов с повреждениями мозга, воздействовавшими на их речь или движения. Он становился неврологом (по-немецки “Nervenartz”, или “врач для нервов”). Мозг, нервы и мыслительные процессы были экзотическим и непонятным объектом исследования. Некоторые специалисты, несогласные с тем, что мозг начинают рассматривать как механизм, пытались описать его работу художественным языком, изобретая “мифологию мозга”, которая только множила неточности. Мейнерт был одним из таких людей. Поэт, умный, но сложный человек, переживший пристрастие к хлороформу, он в свое время начал в качестве хобби заниматься анатомией мозга и утверждал, что видит странные вещи, скрытые от других. Фрейд восхищался им, но держался на расстоянии. “Врач для нервов” должен был заниматься и пациентами с небольшими психическими расстройствами, странными привычками и “беспокоящими мыслями”, но о таких вещах в немецкоязычных странах заботились очень немногие серьезные врачи. Пионерами в этой области стали англичане, которые в 1830-х годах открыли синдром “жизненного износа”, с гордостью объявив, что он связан с психологическим давлением промышленной революции, начавшейся в той же стране. Американцы, в свою очередь, создали термин “неврастения”, более точное название, которое вскоре стало основной жалобой пациентов этого рода и диагнозом неопределенного плохого самочувствия, особенно у тех, кто подавлен “современной жизнью”. Маловероятно, что в общей больнице были места для нервных больных. Что касается более серьезных психических расстройств, обычно пациенты с ними отправлялись дальше по улице, в современный дом для умалишенных Нижней Австрии, по адресу Лазаретгассе, дом 14. Там было семьсот кроватей и большие парки для прогулок. В основном там содержались хронические сумасшедшие и сифилитики последней стадии. Психические расстройства всегда с трудом поддавались классификации. Если в 1880-х годах людей с нестабильным психическим состоянием или небольшими нарушениями психики отправляли куда-то на лечение, то лишь в частную клинику или на курорт. Без терпения Брейера и денег семьи состояние Берты Паппенгейм, “Анны О.”, оставалось бы неважным с точки зрения медицины, разве что она окончательно сошла бы с ума и оказалась в доме 14 на Лазаретгассе. Возможно, Фрейду как ученому нравилась лаборатория Мейнерта, как и Брюкке, но там всегда оставалась вероятность, что ему всю жизнь придется просто лечить больных. У него возник план: получить больше знаний и добиться более высокого положения, стать невропатологом, повесить медную табличку на модной венской улице и надеяться на лучшее. Работа с микроскопами и заспиртованными мозгами или медленное карабкание вверх по служебной лестнице в больнице – это казалось менее привлекательным по сравнению с более практичной альтернативой. Он объяснил Марте, как важно, чтобы о нем говорили. Этого нужно добиваться постоянно. Не успел Мейнерт поздравить его с проведенной лекцией, как он уже начал искать что-то новое, чтобы “заинтересовать мир”. Он “гнался за деньгами, положением и репутацией”. Но его решимость колебалась. В одном или двух письмах Минне Бернейс, младшей сестре Мирты, есть намеки на сомнения в себе. Жених Минны, Игнац Шенберг, друг Фрейда, в то время умирал от туберкулеза, и она не хотела больше выходить замуж. У нее с Зигмундом были свободные и откровенные отношения. В августе 1884 года он послал ей свою фотографию, сделанную после того, как он временно возглавлял отдел – “это снимок бывшего важного лица – а сегодня я снова бедный парень”. Жизнь Фрейда в Вене была “битвой за будущее”. Годы спустя, на свой пятидесятый день рождения, он очень разволновался, когда друзья преподнесли ему сюрприз: медальон с изображением Эдипа, отвечающего на загадку Сфинкса, и строкой из Софокла: “Тот, кто разгадал знаменитую загадку и был велик”. “Сдавленным голосом” он вспомнил, как мечтал в молодости, стоя перед бюстами профессоров университета, что среди них будет и его собственный именно с этими строками. Это совпадение сделало его “бледным и взволнованным”. Так значит, его фантазии обладают силой предсказания! Впрочем, то, что им владели честолюбивые амбиции, неудивительно. Странно другое – он совершенно отрицал это, старался представить свое положение обычным. Он не хотел выглядеть интриганом-карьеристом, который посвятил жизнь погоне за славой. В медицине происходили все новые открытия, все новые неизвестные врачи становились знаменитыми, так почему не Фрейд? Он следил за успехами других. Он знал о том, что профессор Кох из Берлина утверждает, что выделил патоген туберкулеза. “Прав ли господин Кох из Берлина?” – рассуждает он в письме к Марте. Он злился, кода видел, что исследователи направляются “прямо в неисследованную область нервных расстройств”, в область, где намеревался работать он сам. Он постоянно думал о своей судьбе и в то же время хотел поскорее заполучить Марту. “Я утолю жажду твоими поцелуями”, – писал он. Похоже, некоторое времстея. Во всех европейских столицах медики старались сохранить корпоративность медицины с некоторыми вариациями, и Фрейд одобрял эту игру, как и большинство его коллег. Среди правил, которым нужно было подчиняться, была и одежда. Для устного экзамена, который тоже был обязательным для кандидата в приват-доценты, нужен был фрак, белые перчатки и шелковый цилиндр. Фрейду понравилась идея красивой одежды, и он не стал одалживать фрак, а пошел к дорогому портному, чего в принципе не мог себе позволить. Ему пришлось не раз надевать фрак тем летом, когда он принял предложение работы на отпуск в клинике Генриха Оберштейнера, друга Брейера и Флейшля. Работа в частной клинике была еще одним вариантом развития событий для бедного молодого врача, каким был Фрейд, если он хотел преуспеть. Клиника Оберштейнера была старейшим из шести частных психиатрических заведений в Вене, предназначенных для пациентов среднего класса. В этих стенах встречались самые разные заболевания: неврастения, алкоголизм и наркомания, депрессия и иногда даже буйное помешательство (такие больные были закрыты в отдельных палатах и не подлежали обсуждению). Клиника Оберштейнера находилась в сельской местности. Там держали пять коров, чтобы у пациентов всегда было свежее молоко – их лечили согласно модному американскому методу усиленного питания. Клиника стояла на маленьком холме в парке по пути в Гринцинг и к Каленбергу. Часто мимо нее в облаке пыли проезжала карета легкомысленного Артура Шницлера с друзьями и женщинами – они направлялись в казино “Цогернитц”. Пути Фрейда и Шницлера не пересекал�йда, но преуменьшил ее масштабы. В личном письме Джеймсу Стречи, переводчику Фрейда, он писал в 1952 году: “То, как Фрейд навязывал всем кокаин, должно быть, делало его настоящей угрозой для здоровья людей... Его интересовали только чудесные свойства вещества, которое он сам принимал в слишком больших количествах”. Кокаин даже снился Фрейду. В его снах был и призрак Флейшля (он умер в 1891 году). Фотография этого красивого чернобородого мужчины висела на стене приемной Фрейда. Она все еще там, в венском доме Зигмунда Фрейда.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 9. Лечение разговорами

24.04.2008

История Берты Паппенгейм, рассказанная Фрейду Брейером еще до женитьбы первого, произвела на него очень большое впечатление. Именно Фрейд убедил Брейера опубликовать этот случай – это произошло значительно позже, в 1895 году, – когда они совместно писали книгу “Этюды по истерии”, с которой началась карьера Фрейда. Паппенгейм упоминалась там под вымышленным именем “Анна О.”, вскоре приобретшим известность. Предполагают, что Брейер ее вылечил и тем самым навел Фрейда на мысль о создании психоанализа. Ее настоящее имя стало известно лишь тогда, когда Эрнест Джонс написал биографию Фрейда в 1950-х годах. Это вызвало негодование семьи, потому что Берта Паппенгейм впоследствии стала известной феминисткой и общественным деятелем, и они хотели запомнить ее именно такой. С тех пор обнаруживаются все новые сведения об этом случае, о которых Фрейд мог знать, а мог и не подозревать. Существует целая школа, занимающаяся научным описанием жизни Анны О. В работах приверженцев этого направления показано, как Фрейд использует ее болезнь в своих целях: так он и работал. Впервые Брейер упомянул о Берте 18 ноября 1882 года: это зафиксировано в письме Фрейда Марте, написанном на следующий день. Как ни странно, Марта была с ней знакома. После того как Берман Бернейс упал мертвым на улице в 1879 году, Зигмунд Паппенгейм – отец Берты – стал опекуном Марты. Паппенгеймы были известным семейством евреев-ортодоксов. Берта родилась в Леопольдштадте в феврале 1859 года, приблизительно в то время, когда Фрейды приехали туда вместе с трехлетним Зигмундом. Правда, Фрейды снимали квартиру, а Паппенгеймы жили в особняке. Позднее Паппенгеймы переехали на другую сторону канала, в Девятый округ. Что знал Фрейд об их прошлом, нам неизвестно. Берта не интересовалась религией, но активно сопротивляться решениям семьи в религиозных вопросах не могла. Наверняка она получила обычное религиозное образование, включавшее в себя подготовку к браку, в том числе правила приготовления пищи и многочиѳоловы она увидела череп. Когда к ним должен был приехать хирург из Вены и Берта поздним вечером ждала его возле отца, она увидела, как ее пальцы превращаются в змей, и ее руку парализовало. Галлюцинация исчезла, когда раздался гудок поезда, на котором приехал хирург. Она рассказывала Брейеру об этих галлюцинациях, и попытки их вспомнить стали частью лечения. Ее история осложняется тем, что почти все события в ней относятся к личной жизни Берты. Она испытывала все новые перепады настроения, видела грезы, которые, в свою очередь, становились частью истории болезни. В 1380 роду у Берты появился заметный симптом – тяжелый кашель, – и именно поэтому в ноябре этого года семья обратилась к Брейеру. С 11 декабря по 1 апреля 1881 года она лежала в постели с головными болями, нарушениями зрения, параличом и странными периодами изменения сознания, когда она не могла выражаться грамматически правильно и объяснялась на смеси из нескольких языков. Брейеру пришло в голову, что причиной может являться какое-то органическое заболевание, и он предположил, что это может быть туберкулезный менингит. Этот диагноз он не смог подтвердить и предпочел отнести случай к универсальной истерии. Некоторые ученые все еще утверждают, что она могла страдать от физического заболевания, возможно, заразившись от отца. Брейер посещал пациентку каждый день и обнаружил, что после обеда она становится сонной и впадает в некое подобие транса, который он назвал самогипнозом. В этом состоянии она рассказывала ему о своих фантазиях – “печальных историях”, часто о больной девушке. Она называла эти встречи “прочисткой дымовой трубы” и утверждала, что это ее “лечение разговорами”. Состояние Берты улучшалось. Мы не знаем, почему Брейер не занимался своими многочисленными пациентами, а проводил долгие часы у кровати Берты и слушал ее, или почему он решил, что ей необходимо уделить так много внимания. Один исследователь рассчитал, что Брейер провел с Бертой тысячу часов. В 1880-х годах, когда царило научное мировоззрение, к психическим болезням обычно относились гораздо пренебрежительнее. Подобный неторопливый “психологический” подход был чужд западной медицине, согласно которой человек может быть либо сумасшедшим, либо нормальным. Паппенгейм побывала не в одной частной клинике, но эти бесконечные разговоры оказались самым главным терапевтическим средством. Если бы ее родители не могли оплачивать лечение и Брейер не был заинтересован в проведении эксперимента, ее болезнь выглядела бы совсем по-другому. Течение болезни Берты зависело от лечения, которое она получала. 1 апреля 1881 года (в день дураков – совпадение или важная деталь) она встала с постели, но 5 апреля, после смерти отца, состояние Берты резко ухудшилось. Наступил очередной кризис с новыми галлюцинациями в виде черепов и скелетов. Берта не могла говорить по-немецки (вместо этого она использовала английский) и в течение периодов “отсутствия” не узнавала никого, кроме Брейера. В какой-то момент ему даже пришлось кормить ее. Анорексия, приступы гнева и галлюцинации усугубились, к ним добавились попытки самоубийства. Дважды Брейер отправлял Берту в санаторий “Инценсдорф” под Веной. Метод лечения разговорами применял только Брейер, и когда тот на время уезжал, она отказывалась слушаться других врачей. Берта получала явное облегчение от рассказов обо всем, что с ней происходило, но Брейер заметил, что можно добиться более явного терапевтического воздействия. Одним из многочисленных симптомов ее заболевания была затрудненность глотания воды. Под самогипнозом Берта вспомнила, что видела, как ее “спутница”, англичанка, позволяла своей собаке (“отвратительному существу!”) пить из стакана. Рассказав про это Брейеру, Берта избавилась от симптома. Это заинтересовало Брейера, и он стал уделять больше внимания ее воспоминаниям. Зимой 1881-1882 годов болезнь перешла в критическое состояние. Берта страдала от психического расстройства, при котором она как будто существовала в двух измерениях: в настоящем и в прошлом. В “прошлом” она могла заново со всеми подробностями переживать события, происходившие с ней за год до того. Предположительно, ее мать находила подтверждения этих воспоминаний в своем дневнике. Брейер целые месяцы разбирался в нагромождении историй и прослеживал каждый симптом в обратном хронологическом порядке. Это означало, что он шел от каждого проявления симптома к предыдущему, пока не достигал момента, когда симптом появился в первый раз. После этого симптом исчезал. Все они были связаны с отцом Берты. По-видимому, его болезнь или отношения с Бертой были первопричиной заболевания. Объяснение этому так и не было найдено. Возможно, истерия Берты была способом избежать неприятной обязанности ухода за отцом. “Симптомы” нельзя назвать очень разнообразными. Один из них – “глухота, вызванная испугом от шума”. Брейер обнаружил тридцать семь повторений симптома, который, как выяснилось, был вызван приступом удушья у чал�отому что не хотпервый раз. После этого симптом исчезал. Все они были связаны с отцом Берты. По-видимому, его болезнь или отношения с Бертой были первопричиной заболевания. Объяснение этому так и не было найдено. Возможно, истерия Берты была способом избежать неприятной обязанности ухода за отцом. “Симптомы” нельзя назвать очень разнообразными. Один из них – “глухота, вызванная испугом от шума”. Брейер обнаружил тридцать семь повторений симптома, который, как выяснилось, был вызван приступом удушья у чал�отому что не хотел браться за сексуальную сторону болезни. Без сомнения, Фрейд придерживался именно такого мнения, если не в тот момент, то позднее. Вполне вероятно и то, что некоторые проблемы в жизни Паппенгейм имели сексуальный характер. В 1895 году Фрейд ничего не мог сделать. Когда книга вышла в свет, его идеи о неразделимости секса и психики еще не оформились, и в любом случае Брейер занимал доминирующее положение, что не позволяло Фрейду углубиться в любимую тему. Впрочем, Брейер заметил, как показывают записи из Кройцлингена, что Паппенгейм “никогда не любила настолько, чтобы это могло вытеснить ее чувство к отцу. Скорее, ее чувство к отцу вытесняло все остальное”. Такая страстная привязанность к отцу сегодня кажется более значительной, чем в то время. Есть предположения, что Берта, в детстве была совращена и в результате страдала от раздвоения личности (это считают распространенным последствием). Доказательств этому не найдено. Что касается Фрейда, болезнь Берты Паппенгейм помогла ему собрать данные, которые можно было истолковать, используя всѵл браться за сексуальную сторону болезни. Без сомнения, Фрейд придерживался именно такого мнения, если не в тот момент, то позднее. Вполне вероятно и то, что некоторые проблемы в жизни Паппенгейм имели сексуальный характер. В 1895 году Фрейд ничего не мог сделать. Когда книга вышла в свет, его идеи о неразделимости секса и психики еще не оформились, и в любом случае Брейер занимал доминирующее положение, что не позволяло Фрейду углубиться в любимую тему. Впрочем, Брейер заметил, как показывают записи из Кройцлингена, что Паппенгейм “никогда не любила настолько, чтобы это могло вытеснить ее чувство к отцу. Скорее, ее чувство к отцу вытесняло все остальное”. Такая страстная привязанность к отцу сегодня кажется более значительной, чем в то время. Есть предположения, что Берта, в детстве была совращена и в результате страдала от раздвоения личности (это считают распространенным последствием). Доказательств этому не найдено. Что касается Фрейда, болезнь Берты Паппенгейм помогла ему собрать данные, которые можно было истолковать, используя всю силу воображения. Если позже он и подгонял факты под свои идеи, так же он поступал и в любых других случаях, убедив себя, что цель оправдывает средства. Двадцать лет спустя Фрейд описал этот случай. В его описании говорилось, как “однажды [Брейер] обнаружил, что патологические симптомы некоторых невротиков имеют смысл. На этом открытии основан метод лечения с помощью психоанализа”. Это подразумевало, что лечение Анны О. было успешным. Фрейд, зная, что это не так, возможно, тем не менее возразил бы, что ись воображаемые “истерические” схватки, что вызвало у Брейера панику, и тот повез жену в Венецию на второй медовый месяц, где была зачата их дочь Дора. Несомненно, Брейер нравился Паппенгейм. Фрейд писал Марте в октябре 1883 года, что это угрожает браку Брейера, а Марта испугалась, что такое же может случиться с ней и Зигмундом. (Он успокоил ее, отвечая: “Для того чтобы такое случилось, нужно быть Брейером”.) Но история о беременности жены Брейера не может быть истинной, потому что Дора родилась в марте 1882 года, за три месяца до того, как закончилось лечение Паппенгейм в Вене. Это дает некоторым исследователям возможность предположить, что вся история об “истерических родах” фальшива, а Фрейд рассказывал ее лишь для того, чтобы показать, что Брейер не мог справиться с сексуально подавленной молодой женщиной. Брейер писал, что в сексуальном смысле Паппенгейм “удивительно неразвита” и, по его мнению, в ее галлюцинациях секс не играет никакой роли. У Фрейда была другая точка зрения. В “Этюдах по истерии” он выражает легкую досаду, что этот случай “совершенно не был рассмотрен наблюдателем [Брейером] с точки зрения сексуального невроза, и теперь его невозможно использовать в этих целях”. Фрейд намекает (и это ему выгодно), что Брейер не смог достичь успеха с Анной О., потому что не хотел браться за сексуальную сторону болезни. Без сомнения, Фрейд придерживался именно такого мнения, если не в тот момент, то позднее. Вполне вероятно и то, что некоторые проблемы в жизни Паппенгейм имели сексуальный характер. В 1895 году Фрейд ничего не мог отца Берты. “Пациентка не слышит, как кто-то входит, будучи поглощена своими мыслями” – этот симптом встретился сто восемь раз, а появился тогда, когда ее отец вошел в комнату, а Берта этого не услышала. Какое бы подтверждение ни давал дневник матери, едва ли в нем содержалось сто восемь записей об этом симптоме. Лечение продолжалось до июня 1882 года, когда Берта достигла момента появления болезни, видения черепа. После этого (как сообщает Брейер в подробном описании случая, вошедшем тринадцать лет спустя в книгу “Этюды по истерии”, написанную совместно с Фрейдом) она освободилась от “многочисленных проблем”, хотя “полное психическое равновесие восстановилось значительно позже. Но после этого она стала совершенно здорова”. Если бы не Фрейд, Брейер мог бы и не рассказать об этом случае. Он не имел привычки публиковать психологические истории болезни. Именно Фрейд убедил его сделать это, потому что видел в болезни Берты Паппенгейм важную тему: влияние памяти и возможность ее использования для понимания и лечения истерии. Его фраза из книги “Этюды по истерии” стала знаменитой и то и дело встречалась в других его работах, пусть и рядом с более подробными выкладками: истерики преимущественно страдают от воспоминаний. Случай Паппенгейм можно назвать очень необычным, у него нет аналогов. Ни у одного человека ни до этого, ни после не наблюдалось подобных симптомов. И тем не менее историю Анны О. считали классическим случаем истерии, а ее саму невротичкой, управляемой бессознательными силами, которые манипулировали ею и всеми, кто ее окружал (именно она потребовала назначения “лечения разговорами”, а не Брейер). Этот случай явно уникален во всей литературе по истерии. Почему-то очень немногие задумываются о том, что эта исключительность сводит на нет его полезность для теории*.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 11. Эротика

24.04.2008

Фрейд считал, что половое влечение и его следствия формируют как отдельные личности, так и цивилизации. Его идеи стали частью растущего сопротивления ханжеству и невежеству в западных странах. Европу ждало пробуждение. Знание о половых проблемах не означало для Фрейда сексуальной вседозволенности, хотя многие люди, в том числе некоторые ученики, не смогли увидеть этой разницы. Сам Фрейд жил строгим пуританином и одобрительно отзывался (в 1908 году) о немногих героях, которые могут справиться со своими животными инстинктами. Он знал, что принадлежит к этой элите. Фрейд старался всеми силами доказать, что область половой жизни была навязана его профессиональному вниманию. О своих собственных чувствах он не упоминает. Из его идеи о том, что важна не сила страсти, а сила характера, необходимая для того, чтобы с ней справиться, вытекает, что чем человек чувственнее, тем больше его заслуга, если он ведет себя противоположно своим желаниям. Однако Фрейд редко выражал эту идею подобным образом. Мысль о том, что неврозы имеют “сексуальную этиологию”, как рассказал Фрейд в 1914 году, принадлежит совсем не ему. На него повлияли трое учителей: Брейер, который однажды сказал ему, что “тайны супружеского алькова” могут играть важнейшую роль; Рудольф Хробак, ведущий гинеколог, который сказал, что единственный полезный рецепт для женщины с больными нервами и мужем-импотентом – это “взять нормальный пенис и повторить дозу”; и Шарко со своим восклицанием: “Но в таких случаях это всегда зависит от гениталий – всегда, всегда, всегда!” Без сомнения, со стороны Фрейда было благоразумно молчать о своих собственных наклонностях. Его последователи старались не распространяться об этом, но даже при самом поверхностном рассмотрении жизни Фрейда становится очевидно, что этот человек глубоко и лично интересовался сексом. Юнг, друг, который превратился во врага, сказал, что Фрейд потерял Бога и заменил его другим привлекательным образом – сексом, но это едва ли больше чем попытка уязвить его. Его мысли по поводу актуальных неврозов – неврастении и тревожности, возникающих при “ненормальной” половой жизни, – были разработаны уже после женитьбы. Он не просто принимает моралистскую точку зрения, распространенную в то время и десятилетия спустя, что “контроль рождаемости” и мастурбация вредны, но приводит и факты, подтверждающие это. Он считал, что неврастения и неврозы тревожности возникают при подавлении половой функции. Фрейд был на пути к этой идее еще в 1887 году, когда рассказал Флису о своей пациентке, госпоже А. Уже к 1892 году он подробно обсуждал с другом ее случай и втайне попросил его найти для нее контрацептив, который бы ей не повредил. Многочисленные случаи из его практики свидетельствовали, что презервативы, прерванное половое сношение и сношение без оргазма мужчины являются главными виновниками. Эти случаи никогда не были им подробно описаны или хотя бы подсчитаны. Фрейд считал, что симптомы – несварение желудка, боль в спине, усталость, тревога и т. п. – вызываются отравляющими веществами, которые организм вырабатывает в случае подавления половой функции. Перспективы у образованных классов были мрачные, и, по мнению Фрейда, низшие слои населения вскоре должны были оказаться в плачевном состоянии. Опубликованные работы на эту тему появились у него ближе к концу века, но уже в феврале 1893 года он пишет об этом Флису в апокалиптическом настроении. Актуальные неврозы “легко предотвратить и совершенно невозможно вылечить”. Одно из решений, призванных исключить мастурбацию, вело за собой риск заболеть сифилисом, потому что пришлось бы прибегать к услугам проституток. Альтернатива – “свободные половые отношения между молодыми мужчинами и несвязанными молодыми женщинами” – представлялась возможной лишь при наличии “безвредных способов контрацепции”. Фрейд был против презервативов, считая, что они опасны и неприменимы для тех, кто уже страдает неврастенией.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 12. Друг

24.04.2008

В 1890-х годах Фрейд часто страдал от неуверенности и беспокойства, и его поддерживало лишь желание доказать, что он может разгадать тайну человеческого сознания. Он был как легендарный герой, который стремится выполнить задачи, непосильные для смертных. Он считал решение делом жизни и смерти, от которого действительно зависела его жизнь. Им владел суеверный страх смерти в определенном возрасте (он думал о различных годах), его здоровье оказывалось таинственным образом связанным с его мыслями. Если бы не письма Флису, мы знали бы об этом очень немногое. Внешне в жизни Фрейда ничего особенного не происходило. Он был главой растущей семьи. Пациенты, приходившие на прием, наверняка иногда слышали детские крики за стеной. Но видели они только служанку, которая провожала их в узкую комнату для ожидания (жесткие сиденья, старые журналы), а также самого Фрейда в кабинете – одетого с иголочки, темноглазого, пропахшего любимыми им сигарами. Он, бывало, выкуривал до двадцати штук в день – по его словам, это было его “щитом и мечом в битве жизни”. Светская жизнь Фрейда была достаточно скромна. Традицией стали вечера, на которых они играли в тарок, популярную в Вене карточную игру. Фрейд иронически называет субботнее времяпрепровождение “оргией тарока”. Обычно тарок следовал за сытным ужином у Леопольда Кенигштейна, окулиста, и его жены. На следующее утро все страдали от несварения желудка. Оскар Рие тоже принадлежал к числу друзей, игравших в тарок, но у него дома Фрейд чувствовал себя не так комфортно. Оскар не всегда хорошо отзывался о его работе, а его жена Мелани угощала гостей цыпленком и цветной капустой, которые Фрейд терпеть не мог. Родители Фрейда жили неподалеку, в Девятом округе, и он регулярно бывал у них в гостях. Приблизительно в 1892 году они поселились на улице под названием Грюненторштрассе, которая с одной стороны выходила на канал и была всего в квартале от Берггассе. Там квартиры стоили дороже, чем в Леопольдштадте. Фрейд присматривал за своими родителями и хотел, чтобы в старости они жили поближе к нему. В 1894 году Якобу было уже семьдесят девять и его здоровье начинало ухудшаться. Амалия, на двадцать лет моложе его, оставалась энергичной и властной и требовала почтительности от детей, особенно от своего первенца. Возможно, регулярное несварение желоду его теорий, равно как и у Брейера. Последний писал с Фрейдом книгу об истерии, но не поддерживал его выводов о сексуальных проблемах. Фрейд жаловался Флису, что в книге не появится некий “перл”, “потому что... сексуальный фактор не должен быть включен”. Флису он доверял. Как и Фрейд, тот стремился достичь гораздо большего. Его работа частным отоларингологом была всего лишь началом. Первая теория Флиса была связана с носом, органом, который, как он решил, физиологически связан с гениталиями и имеет значение в половой сфере человека. Его второй проект был более общим. Как истинный последователь Дарвина он считал, что человеческое существо циклично. В его воображении появилась математическая теория “биоритмов”, построенная вокруг женского двадцативосьмидневного цикла и мужского (его собственной идеи), двадцатитрехдневного. Теория была основана на научном пророчестве: периоды болезней и даты смерти определялись математическим аппаратом, который понимал разве что сам Флис. Как сексуально ориентированный нос, так и пророческие биоритмы нравились Фрейду, который всегда помнил о своем образовании физиолога и склонялся к теориям, гласившим, что сознание определяется организмом. В каком-то смысле Фрейд и Флис были похожи. Оба они вынашивали странные идеи и искали сочувствующих слушателей. Фрейд, похоже, нуждался во Флисе больше, чем тот в нем. На протяжении многих лет его восхищение другом было безгранично. Возможно, между ними было и физическое притяжение (по крайней мере, по признанию Фрейда, оно было с его стороны). Флис был очень уверен в себе и жил в достатке. У его жены Иды из семейства Бонди из Вены, были собственные средства. В письмах Фрейда чувствуется, что он завидует уму и уверенности друга. Он даже жил в более подходящем городе. Берлин был городом современным, космополитическим, в отличие от Вены. Позднее Фрейд решил, что его профессиональная деятельность очень ограничена тем, что он вынужден работать только с венцами, а точнее, с венцами еврейской национальности. Поэтому он познакомился с Юнгом и обратился к Швейцарии. Флис был первым шагом в этом направлении. Австрийская империя разваливалась. Немцы, занявшие лидирующее положение в Европе, строили планы о создании своей собственной мировой империи. Евреи с востока, в том числе Фрейды, всегда считали Германию страной, язык и культуру которой стоит перенять. Возможно, Фрейд был не так уверен в себе, как Флис, но новых идей у него было ничуть не меньше. Одной из них стала попытка представить тело и разум в виде машины, какого-то механизма из научно-фантастического романа Уэллса. Внутри этой системы, подобно электрическому току, в обоих направлениях двигалось постоянное количество “возбуждения”. Он даже делал рисунки с тильдами и стрелками, показывавшими, куда энергия (в основном сексуальная) перетекает, как жидкость в трубе. Если этот гипотетический поток не находит правильного выхода, он вырабатывает токсические вещества, которые вызывают неврастению. Избравшие неверный путь мужчины и женщины, стало быть, постоянно отравляют свой организм. Попытки Фрейда подвести под свою теорию анатомический фундамент обычно объясняются тем, что он является воспитанником анатомической школы Мейнерта и Брюкке. Предположительно, какую-то роль сыграло и его навязчивое увлечение сексом. Эта внушительная машина, в которой кипит страсть, а из щелей, подобно пару, вырывается соматическое половое возбуждение, наводит на мысль о том, что Фрейд с помощью науки пытался держать секс на безопасном расстоянии от себя. Он зачастую чувствовал себя чужаком. “Меня практически считают маньяком, – пишет он Флису в мае 1894 года, – а я совершенно точно знаю, что прикоснулся к одному из величайших секретов природы”, то есть к причинам невроза. Но все, чего он мог ждать, было “почетным поражением” перед всем миром, и это вызывало у него “какое-то чувство горечи”. Едва ли это можно назвать хладнокровной реакцией исследователя, бы внести в его теорию сенсационный практический вклад (найдя биологическое средство контрацепции), если бы его система биоритмов позволяла определить дни, когда зачатие невозможно. Это открытие было сделано позже, в связи с другими теориями, и так возник всем известный несовершенный метод контрацепции на основе женского цикла. Флису не удалось этого сделать, но он утверждал, что нашел средство от актуального невроза. Будучи специалистом в области носа, он считал, что некоторые особенности половой жизни его пациентов связаны с этим органом, если не напрямую, то косвенно. С помощью операции на носу такие предположительные побочные эффекты мастурбации, как болезненная менструация, могут быть излечены, и это положительно повлияет на весь организм. Фрейд с радостью позволил завести себя на это минное поле. “Представь, если бы такой врач, как ты, – писал он в октябре 1893 года, – мог исследовать гениталии и нос одновременно. Загадка [невроза] была бы решена моментально”. Флис утверждал, что открыл болезнь под названием “невроз назального рефлекса”. В одной статье 1893 года он заявил, что на нос влияет “аномальное сексуальное удовлетворение”, в связи с которым некоторые части носовой раковины воспаляются. Эти воспаления защепѵйд ничего не говоѾбность Фрейда понимать людей и их странное поведение. Его вклад в книгу выходит за рамки темы – даже в примечаниях. В одном из них, посвященном фон Либен-Цецилии М., он рассуждает, что человек высказывается слишком оптимистично о своих делах – которые вскоре оказываются в плачевном состоянии, – потому что его подсознание уже предчувствует печальное будущее, с которым человеку трудно смириться. Анна фон Либен подала ему идею, с которой он согласился, о том, что этим может объясняться примета, будто хвастовство может привести к беде. Фрейд писал:Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 13. Совращение

24.04.2008

Время шло. Фрейд все реже посещал своих больных, предпочитая принимать их у себя на Берггассе. Это место было уже довольно многонаселенным там жили он и женой, шестеро детей, няня и гувернантка. В декабре 1895 года к ним вскоре после рождения Анны приехала Минна Бернейс – и осталась там навсегда. Климат в этой темной и тесной квартире на втором этаже нельзя было назвать очень здоровым: если дети заболевали, инфекции не проходили неделями. “В нашем доме, – говорил Фрейд, – живет какая-то болезнь, которая отказывается проявиться полностью”. Возможно, виною всему была канализация – в доме был всего один туалет с ванной. В личном пользовании Фрейда была приемная, начинавшаяся сразу от парадного входа, а также соединенные с ней коридором врачебный кабинет с кушеткой и кабинет для научных занятий. В 1896 году семейству Фрейдов стало немного полегче: в квартире часовщика на первом этаже произошел газовый взрыв. Часовщик переехал, а Фрейд после ремонта стал принимать пациентов внизу, возвращаясь наверх по вечерам и допоздна засиживаясь над научной работой. В мае того года ему исполнилось сорок лет, но он все еще не достиг большой известности. О том, как он лечил своих пациентов в то время, известно мало. Возможно, он все еще прикладывал им руки ко лбу, чтобы очистить от вредных мыслей, – это немногим отличалось от использования хрустального шара “экстрасенсами”. Он мог прибегать и к гипнозу, хотя считал, что у него есть лучший план. Со времен Анны фон Либен и других ранних пациенток он разрабатывал новый метод “свободной ассоциации”, согласно которому больные должны были, не сдерживая себя, рассказывать о своих снах или реальной жизни. Предполагалось, что (с небольшой помощью аналитика) эти мысли помогут найти главную причину расстройства. Это впоследствии стало общепринятым способом анализа бессознательного, где, по словам Фрейда, скрывается давно забытая личность ребенка. “И я вытаскиваю его на свет божий, – пишет он Флису в 1897 году, – он упирается, а человек, который сначала был таким хорошим и благородным, становится подлым, лживым или упрямым симулянтом – пока я не указываю ему на это и таким образом даю возможность преодолеть эти качества”. “Свободные ассоциации” – это первый неправильный перевод, который тем не менее прижился Фрейд имел в виду не “ассоциации”, а “неожиданные идеи”, хотя на практике разницы между ними почти незаметно. Этот подход, при котором в кажущихся бессвязными фразах ищут закономерности, позволяя пациентам безостановочно говорить все, что им вздумается, стал чем-то вроде революции и оказал влияние на современную психотерапию. В 1895 году Фрейд, все еще нащупывавший верный путь, использовал в “Этюдах по истерии” выражение “психический анализ”. В марте следующего года в статье, опубликованной во Франции, этот метод был впервые назван “психоанализом”. В это время, весной 1896 года, новая система получила новое направление развития. Фрейд уже сделал секс ее основой, а теперь предложил простое и жестокое объяснение того, почему люди заболевают истерией и навязчивыми неврозами: все они в детстве подвергались совращению. У Флиса была универсальная теория биоритмов, а у Фрейда – универсальная теория совращений. Идея о том, что жизнь человека делится на предсказуемые циклы (или влияния носа на половую жизнь), могла казаться верной или неверной, но особой эмоциональной реакции не вызывала. Но для того, чтобы заявить, что все психоневротики были жертвами совращения, требовались убедительные доказательства, потому что это не могло не возмутить многих. В то время совращение малолетних не считалось серьезной проблемой. В Англии инцест был признан преступлением лишь в 1908 году; что же касается изнасилования, то чаше обвиняли жертву, чем насильника. Родители, а точнее, отцы среднего класса, были моральным каркасом общества. Если между ребенком и взрослым происходило половое сношение, это считалось отвратительным отклонением, которое старались замалчивать. Этот аргумент часто использовали для оправдания факта, что инцест и совращение малолетних вообще предпочитают оставлять за рамками закона. В “Этюдах по истерии” уже затрагивается тема совращения малолетних. Брейер упоминает о двенадцатилетнем мальчике, у которого болело горло и которому было трудно глотать. Брейер считал, что это истерическая реакция на случай в общественном туалете, когда какой-то мужчина попросил его заняться с ним оральным сексом. Случай Катарины был связан с отцом-совратителем, в случае Девушки с зонтом тоже содержались намеки на совращение. Однако лишь в октябре 1895 года Фрейд сказал Флису, что напал на след “обязательной причины” истерии: она должна быть вызвана “первым сексуальным опытом (до пубертации), сопровождающимся отвращением и страхом”. Если жертва вместо испуга испытывала удовольствие, это заканчивается навязчивым неврозом. В отличие от истерии это заболевание широко распространено по сей день. Жизни больных ломаются какими-то личными ритуалами – например, постоянным мытьем рук (пример наиболее известен, но есть и сотни других видов), – которые нужно выполнять, чтобы избежать страшных последствий. Фрейд был уверен, что психоанализ может вылечить оба заболевания, и писал Флису: “Это вызывает во мне чувство скромной радости: все-таки сорок лет я прожил не зря”. Идея плохих поступков по отношению к невинным детям была понятной. Как и физиологическая модель мозга, она была основана на физической реальности, как и хотел Фрейд. Пока он не рассказывал Флису ни о каких клинических деталях. Для того чтобы он мог сделать какие-то выводы, история болезней должны выли быть достаточно длительными и объемными. Ранние примеры психоанализа довольно кратки, но едва ли Фрейд мог увидеть истеричку в понедельник и объявить о ее излечении в пятницу. Такое отсутствие точной информации немного озадачивает. В письме о статье “Неврозы защиты”, посланном Флису на Новый 1896 год, добавляются детали о теории совращения, но не о совращенных. В период между Рождеством и весной 1896 года Фрейд написал три статьи. В первой, опубликованной во французском журнале в марте (посвященной “ученикам Ж.М. Шарко”), он дает некую фактическую информацию, “чтобы противопоставить ее скептицизму, с которым я, вероятно, столкнусь”. Он сделал “Полный психоанализ” тринадцати случаев истерии и шести – навязчивого невроза. Некоторые были связаны с действиями старшего брата, некоторые – с неизвестными взрослыми. Эти факты не слишком убедительны, и их приходится принимать на веру. Во второй статье, опубликованной в мае в Германии (именно тогда на немецком языке впервые был употреблен термин “психоанализ”), упоминались те же тринадцать случаев, семь из которых были связаны с действиями старшего ребенка в семье (чаще брата по отношению к сестре). Среди взрослых, по словам Фрейда, чаще всего можно было упомянуть няней, гувернанток, слуг и учителей. Чтобы вызвать истерию, эти совращения должны были включать в себя “непосредственное раздражение гениталий (в виде процессов, напоминающих копуляцию)”. Фрейд заявил, что в двух из тринадцати случаев первое совращение произошло “в самом начале воспоминаний о жизни вообще”, в возрасте полутора и двух лет. Несмотря на то что в этих описаниях прослеживаются истории отдельных людей, ни один случай и его лечение не описываются должным образом. Третья статья, “Этиология истерии”, была более серьезной: объемной, подробной и адресованной непосредственно коллегам, венским медикам. Фрейд представил ее в виде лекции Ассоциации психиатрии и неврологии в апреле, а вскоре после этого опубликовал*. Это стало его официальной заявкой на изобретение. Председателем собрания в тот вечер был Ричард фон Крафт-Эбинг, профессор психиатрии университета. Его труд о сексуальных извращениях, “Сексуальная психопатия” (1886), пользовался большим авторитетом, хотя и был запрещен в Англии как очередная “грязная книжонка с континента”. У Фрейда было несколько экземпляров этой книги. Крафт-Эбинг занимал высокое положение в обществе. Его услугами пользовались короли; крон-принц Рудольф был его пациентом. К нему сначала обращалась и Анна О.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 1. Сказки Венского леса

24.04.2008

Девятое издание путеводителя по Австрии Бедекера 1900 года, написанное в эпоху, когда люди были гораздо увереннее в себе, рассказывает об этих местах авторитетно и даже категорично. Одна из страниц содержит описание краткой экскурсии из столицы к вершине находящейся неподалеку горы под названием Каленберг. Автор одним махом разделывается с описанием троп, таверн, виноградников и пейзажей. С высоты четырехсот восьмидесяти метров в ясную погоду на востоке видны вершины Карпат, а на юго-западе – Альпы.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 17. Несчастные семьи

24.04.2008

Как любой европейский город начала двадцатого века, Вена относилась снисходительно к мужчинам среднего класса, желающим “поразвлечься”. Строгие законы морали существовали, но в основном применительно к женщинам, да и в этом случае их тоже можно было обойти. В эту игру играли в закрытых купе, маленьких гостиницах, холостяцких квартирах и комнатах в ресторанах, куда пары могли удалиться после ужина. Состоятельным мужчинам в летах было несложно найти нуждающихся в деньгах молодых продавщиц, швей или актрис. Они жили в стране Артура Шницлера. В одном из своих рассказов он описывает бедную Катарину (“перчаточный магазин Кляймана, Вильгельмштрассе, 24”), которая дает временное утешение герою, врачу средних лет, но не может рассчитывать на постоянную связь, потому что “у него только одно желание – быть счастливым, и он был готов брать это счастье везде, где его предлагают”. Половые отношения до брака между постоянными партнерами среднего класса были в то время менее распространены. Порядочные девушки боялись беременности и скандала. Часто они выходили замуж за мужчин на годы, а то и десятки лет старше себя. Для одиноких женщин добродетель была так же естественна, как воздержание считалось неестественным для одиноких мужчин. Иногда молодой человек мог найти женщину даже в своем собственном доме или доме отца. В домах буржуа были служанки, которые заранее знали, что совращение встречается очень часто, и почти ожидали, что молодей хозяин будет этим заниматься. Фрейд тоже передает рассказ одного пациента (Эрнста Ланцера, Крысиного Человека, которому тогда, в 1907 году, было двадцать девять лет) о подобном случае. История связана со служанкой, которая “не была ни молодой, ни красивой... Он не может объяснить зачем, но внезапно он поцеловал ее и начал домогаться близости. Хотя, несомненно, ее сопротивление было притворным, он пришел в себя и убежал в свою комнату”. Фрейд, скорее всего, прав: сопротивление едва ли могло быть серьезным. Говорили, что здоровых и привлекательных молодых женщин брали в дом в качестве прислуги специально для того, чтобы сыновья в безопасности узнавали, что такое секс. Практически то же практиковалось в Лондоне. Что до обычной проституции, с ней в европейских городах проблем не было. Американский исследователь Абрахам Флекснер, побывав в Европе перед первой мировой войной для изучения проституции, с огорчением обнаружил, что “ни традиции, ни общественное мнение не требуют мужского воздержания”, хотя Великобританию он счел несколько менее развращенной. Как оказалось, великие столицы Европы гордятся своей репутацией городов страсти, в то время как более мелкие города, например Женева, “сгорают от зависти” и безнадежно стараются догнать Берлин или Вену. Венцы радовались, что живут в городе удовольствий, который был в то же время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна скрытая за внешними приличиями чувственность. Лондонский Вест-Энд кишел борделями, на которые полиция закрывала глаза, но лицензий не выдавала, потому что это означало бы признание их существования. В Вене, как и в большей части городов континента, была система лицензирования, хотя она охватывала лишь часть уличных женщин (Флекснер считал, что в Вене тридцать тысяч проституток – не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где многие годы никто не хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом – это считалось единственным недостатком половой распущенности. Несмотря на это, прелюбодеяние процветало. Серьезные скандалы были маловероятны, хотя связь с замужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду. Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале “Факел”, которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. “У полиции и армии появилась новая обязанность, – пишет он в очерке, посвященном ися за рассказами пациентов о совращении. Он объяснил, что пациенты вводили его в заблуждение, бессознательно используя фантазии для того, чтобы скрыть воспоминания о своей детской мастурбации, а он принимая фантазии за реальные события. Сначала медицинские обозреватели практически игнорировали “Три очерка”, что, впрочем, не мешало психиатрам ругать работу между собой. Краус, в то время еще не разочаровавшийся в психоанализе, послал свой экземпляр романисту Отто Сойке. Тот в “Факеле” дал книге высокую оценку, хотя и выразил смущение. Он назвал работу “первым исчерпывающим объяснением чистой физики любви”. Первый тираж в тысячу экземпляров продавался на протяжении четырех лет. Фрейду заплатали около трехсот современных фунтов. В замечании в конце &�ужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду. Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале “Факел”, которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. “У полиции и армии появилась новая обязанность, – пишет он в очерке, посвященном фон Кобург, – направлять сексуальное желание в новое русло”. “Факел” то и дело высмеивал психиатрию, но психоанализа это сначала не касалось. Краус и Фрейд видели достоинства друг друга, поскольку оба считали, что ищут истину за фальшью и обманом. Большая часть этого обмана (большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два человека встретились, когда Краус освещал еще один скандал 1904 года, дело Хервея. Женитьба мелкого австрийского чиновника на экзотической еврейке-иностранке стала достоянием общественности, после того как газетные сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие. Эдвард Тиммс, историк, занимающийся деятельностью Крауса и его окружения, считает, что основной темой статей Крауса в “Факеле” об этом скандале является “столкновение двух несовместимых миров – провинциальности несчастного Хервея и космополитизма его жены”. Фрейд послал Краусу записку на своей визитной карточке, поздравляя его с тем, что тот увидел более важные вещи, стоящие за незначительным событием”. Год спустя Краус писал в “Факеле” о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие и не преступники. Эти люди имели много общего, хотя Крауса интересовало общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри. Странная история Фрейда о Доре, датируемая 1900 годом, но опубликованная лишь в 1905 году, была связана с некоторыми частными событиями в богатой буржуазной семье, которые могли бы заинтересовать Крауса, если бы стали частью публичного скандала. Поскольку этого не произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что некая девушка доставляла неприятности семье и ее отвели к Фрейду дня психоанализа. “Фрагмент анализа случая истерии” объемом в пятьдесят тысяч слов – единственное крупное психоаналитическое описание из пяти опубликованных Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней работой “Этюды по истерии”, написанной еще до создания теории психоанализа и имевшей дело только с женщинами. Возможно, Фрейд, у которого, как предполагают, было в два раза больше пациенток, чем пациентов (по крайней мере, до 1914 года), не хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся на женщинах, то есть на менее важной области. Дора, настоящее имя которой было Ида, впервые попала на Берггассе в начале лета 1898 года, куда ее привел отец, Филипп Бауэр, преуспевающий промышленник чуть моложе пятидесяти лет*. За несколько лет до того Бауэр уже обращался к Фрейду – как к невропатологу, а не аналитику – и лечился от угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до брака. Дора родилась 1 ноября 1882 года, и, таким образом, летом 1898 года ей было пятнадцать. Она страдала от постоянных головных болей и потери голоса. Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка страдает от истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому что ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и электротерапии.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 7. Франция

24.04.2008

В Париже, этом загадочном и полном искушений городе, Фрейд чувствовал себя одиноко и неспокойно. Популярность Шарко, под началом которого он собирался учиться, наглядно показала ему, насколько теперь далеко от него скромное окружение венских учителей. Жану Мартену Шарко, известнейшему (и самому высокооплачиваемому) неврологу Европы, было шестьдесят лет. Его лекции и демонстрации в клинике “Сальпетриер” были достоянием общественности и посещались не только врачами, но и журналистами. Он выглядел внушительно, как римский император на монете – или Наполеон (это сравнение было ему особенно по душе), – а его манеру обращения с людьми можно было описать как нечто среднее между демократической приветливостью и террором. Он напоминал Фрейду священника, который, правда, занимается делами земными, а не небесными. С 1860-х годов Шарко занимался классификацией неврологических заболеваний. Его работа над такими недугами, как рассеянный склероз, афазия и осложнения сифилиса, принесла ему известность. Симптомы этих заболеваний очень разнообразны – паралич, конвульсии, перепады настроения, – и поэтому врачи часто решали, что пациент просто притворяется. (Возможно, в том же заподозрил бы Берту Паппенгейм менее благожелательный врач, чем Брейер.) Шарко не поддерживал эту точку зрения. Он считал, что физические признаки истерии совершенно реальны и возникают вне зависимости от желания или характера больного. Их причина – психические явления, оказывающие влияние на физиологию. Шарко проводил исследования с помощью гипноза, к которому относился очень серьезно и использовал на открытых лекциях, заставляя женщин, страдающих истерией, биться в конвульсиях или ходить во сне. Так он демонстрировал связь между разумом и материей. Наверняка Фрейд слышал об этом, равно как и профессора, которые выделили ему стипендию и знали, что он едет в Париж. Если до Вены и доходили какие-то странные слухи, репутация Шарко спасала его от подозрений. Однако Фрейд, невзирая на все, что ему было известно ранее, стал считать Шарко чем-то вроде фокусника от неврологии. Сначала все вызывало недовольство Фрейда. Он представил Шарко свое рекомендательное письмо, и тот вежливо взял его на работу, которой тот и планировал заняться: исследование анатомических изменений детского мозга. Такую науку венская школа одобряла. Но лаборатория была переполнена, и Фрейд вскоре устал от таких условий. Он регулярно посещал лекции только одного лектора (кроме Шарко) – Бруарделя, специалиста по судебной психиатрии. Они проводились в парижском морге и были посвящены убийствам, изнасилованию детей и инцесту. Интерес к проблемам секса и детей вроде бы говорит о многом, но это прослеживается лишь в свете его последующих работ. Возможно, эти посещения морга и не имели большого значения. Впрочем, Фрейд запомнил одно выражение Бруарделя. “Грязные колени – признак приличной девушки”. Снова Фрейду было не по себе. Он скучал по Марте, стеснялся своего французского, а на улице так страдал от одиночества, что в первый день, по его собственным словам, заплакал бы, если бы не борода и шелковый цилиндр. Французы показались ему эгоцентричными и враждебными, их столица – “огромным безвкусно наряженным сфинксом, который поедает всех чужеземцев, не сумевших разгадать его загадки”. Французы – странный народ, “подверженный психическим эпидемиям, массовым историческим потрясениям, и они не изменились с тех пор, как Гюго написал свой ‘Собор Парижской Богоматери’”. Противники яростно спорили, яркие афиши сообщали о сенсационных романах. Мужчины и женщины бесстыдно толпились, обозревая наготу, за границей тема секса снова стала беспокоить Фрейда. Это наблюдения он высказывает в письме от 3 декабря, но не Марте, своему объекту поклонения, а ее сестре Минне. Он сообщает Минне и радостную новость о том, что сумел сказать официанту слово “croissants” (фр. “рогалики”). В это же время в Париже были родственники Марты и даже несколько коллег Фрейда из Вены, так что у него была компания. Он посещал музеи и театры. Однажды он видел Сару Бернар в мелодраме, после чего вернулся в гостиницу с мигренью. Правда, он предпочитал одиночество (во всяком случае, в этот период жизни). Он, как обычно, отгородился от всего, что его окружало. Толпа “вульгарна” – неважно, в Вене, Гамбурге или Париже. Иногда кажется, что это недовольство раздражало его самого. Он видел в неисследованном городе некую “магическую притягательность”, но не мог заставить себя понять его. Англия не вызывала в нем подобных чувств. Пуританство ему импонировало, а Кромвеля он считал героем. В Париже он дышал более экзотическим воздухом, и это его беспокоило. Иногда он упоминает о женщинах. Один родственник Марты спрашивал его, держит ли он в Париже любовницу. Однажды он пришел в ресторан с другом и его женой, а это оказался бордель. “Я ни в чем себе не отказываю”, – заявляет он Марте, но, похоже, имеет в виду только еду и сигареты (а может, и кокаин). В его письмах то и дело встречаются упоминания о фантазиях несексуального характера. Когда он рассказывая Минне о Париже, называя его “просто одним длинным и запутанным сном”, была ли это только фигура речи, или за этим стояло нечто более конкретное? Когда, переехав в новую гостиницу и обнаружив, что полог над кроватью сделан из зеленой материи, он провел химический анализ, чтобы определить, нет ли в составе красителя мышьяка, было ли это обычной предосторожностью знающего человека или воздействием невротической фантазии? Значительно позже Фрейд вспоминал, что, будучи в Париже, часто слышал, как его зовет по имени “единственный и любимый голос”. Он записывал время, в которое происходили эти галлюцинации (так он их сам называл) и посылал срочные телеграммы в Вену, чтобы узнать, не случилось ли чего. Все было в порядке. Известна и еще одна парижская фантазия, в которой он останавливает понесшую лошадь, запряженную в экипаж, и спасает очень важного седока, который говорит ему: “Вы спасли меня. Чем я могу отплатить вам?” Четырнадцать лет спустя Фрейд косвенным образом упоминает об этой фантазии. Он писал “Толкование сновидений” и привел ее в качестве примера, говоря о фантазиях. Он решил, что эта фантазия берет начало из романа Доде “Набоб” и относится к бедному счетоводу Жоклину, который бродит по Парижу и мечтает. Он попытался найти в романе этот эпизод, но безуспешно. Он только узнал, что счетовода звали не Жоклин, а Жос (французский эквивалент фамилии Фрейда). Исходя из этого Фрейд заключил (и был совершенно прав), что эта фантазия о лошади принадлежит ему самому и была придумана в Париже, когда он бродил по улицам “в одиночестве, полный страстных желаний, нуждающийся в помощнике и покровителе, пока великий Шарко не принял меня в свой круг”. В статье, написанной в 1916 году, он утверждает, что мечты – это то, с помощью чего и дети, и взрослые удовлетворяют свою потребность во власти или любви. “[Фантазии] продолжаются до тех пор, пока человек не достигнет зрелости, а потом он либо отказывается от них, либо живет с ними до конца жизни”. Если это верно, фантазии Фрейда относили его ко второму типу людей. В Париже в течение первых нескольких месяцев, когда ему было особенно плохо, они просто проявлялись ярче, чем обычно. Фрейд совершенно разочаровался в Париже, но тут Шарко сделал его своим другом. Он собрался провести Рождество 1885 года с семьей Бернейсов в Гамбурге, а на Новый год решил не возвращаться в Париж, а поехать в Берлин. Однако во время второй недели декабря ему пришла в голову “глупая идея” предложить Шарко перевести собрание его лекций, которые еще не были изданы на немецком языке (он понимал французский лучше, чем говорил на нем). Шарко удалось убедить, и Фрейд изменил свое мнение насчет Парижа и вернулся туда в начале января 1886 года. На этот раз он стал ближе к своему покровителю. Фрейд восхищался тем, что Шарко видел в истерии нечто большее, чем обычное физиологическое расстройство. На самом деле в Париже Фрейда интересовала именно истерия, а не неврология. Рекомендательное письмо, которое он привез в октябре из Вены, было написано Морицем Бенедиктом, профессором неврологии, который также занимался гипнозом и считал, что истерия связана с сексом (в научных кругах эту идею считали устаревшей). Имена Мейнерта или Брюкке имели больший вес, так что, возможно, Фрейд обратился к Бенедикту потому, что хотел повлиять на мнение Шарко-гипнотизера. Или Фрейд сам в то время начал интересоваться гипнозом? В Вене многие годы избегали обсуждения этого вопроса, но в 1880-х годах он стал вызывать новый интерес. Друг Фрейда Брейер испытывая гипноз на Бертпо нутренний механиз�и хотели добиться успеха и известности в общей медицине, в то время как в области лечения инфекционных заболеваний делались все новые открытия, им нужно было найти объяснение этому заболеванию и как-то его классифицировать. В конце девятнадцатого века истерия сопровождалась удивительно яркими симптомами, которые после 1900 года исчезли, как будто болезнь адаптировалась к более рациональному столетию. Во время первой мировой войны она, правда, вернулась в новой ипостаси: в сложных ситуациях у солдат появлялись симптомы, которые могли вызвать демобилизацию. Но в период расцвета истерии паралич был поразительно сильным, слепота или глухота полными, а конвульсии ужасными. Все это давало такому веселому тирану, как Шарко, прекрасный драматический фон для достижения еще большего успеха. Одна серия исследований убедила его, что с помощью гипноза можно вызывать истерический паралич у восприимчивых к этому методу пациентов (таковыми он считал всех страдающих истерией). В конце концов он заявил (как впоследствии и Фрейд), что паралич вызывают идеи, скрытые в мозгу пациента. Таким образом, он доказал, что у истерика по психологическим причинам может (как часто и бывало) развиться паралич и другие симптомы. В 1890-х годах эта идея приобрела для Фрейда огромное значение, поскольку доказывала, что за повседневным сознанием скрываются мощные умственные процессы. Деятельность Шарко как лектора и преподавателя до сих пор вызывает восхищение. Его работа с загипнотизированными истериками, которая так завораживала Фрейда и остальных, сегодня уже не имеет большого значенно, когда впервые начали оформляться его новые идеи об истерии и психологии. Самое важное было обобщено в его замечании, что симптомы истерии соответствуют представлению людей о нервной системе, а не тому, как она действует на самом деле. Пациент, сам того не подозревая, волочит ногу так, как в его представлении должны волочить больную ногу, хотя по законам физиологии он делал бы это совершенно по-другому. Из этого следовало, что истерия не зависит от “обычного ‘я’” человека и задействует другой, некий внутренний механизм. За этими идеями (о которых размышлял не только Фрейд) скрывалась новая психология, которую еще предда в вандсбекской ратуше и еврейская религиозная на следующий день, на которой настояли родственники Марты. Дядя Марты Элиас, присматривавший за ней (однажды он спросил: “Что это еще за Фрейд?”), научил его необходимым молитвам. Медовый месяц они начали в Любеке, древнем порту в сорока пяти километрах от Вандсбека. Питер Суэйлз проследил его жизнь в то время по описанию снов. За два года до свадьбы Фрейд рассказал Марте о сне, который был вызван еще одним препаратом из листьев коки – экгонином. Ему снилось, что он долго-долго шел и “наконец пришел к гавани, окруженной прекрасными садами, и Хольстентору и вскричал: Любек!”. В то время они у венской ратуши. Госпожа Брейер помогла ему вывесить таблички у входа в квартиру и на улице. 25 апреля, в пасхальное воскресенье (возможно, еще одна демонстрация атеизма), в газете “Ноне фрайе прессе” появилось скромное объявление о том, что доктор Фрейд, университетский лектор ветарский дух и всю ярость, с которой наши предки защищали Храм, и с радостью принес бы свою жизнь в жертву ради великого момента истории. И в то же время я всегда ощущал себя чрезвычайно беспомощным и неспособным выразить все эти чувства даже в словах или стихах. Поэтому я всегда сдерживал себя, и именно это, по-моему, должны видеть во мне люди.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 8. Тайная жизнь

24.04.2008

Семейная жизнь Фрейдов началась в четырехкомнатной квартире на Рингштрассе, улице, которая кольцом окружала город. На ней располагались всевозможные учреждения – музеи, галереи, опера, правительство, – и иметь такой адрес считалось престижным. Квартира, которую Фрейд выбрал летом до свадьбы, находилась в новом доме в северо-восточной части улицы, возле биржи и старого портняжного квартала с внутренней стороны и довольно близко от медицинских институтов и городской больницы с внешней стороны авеню. Это был не самый модный, но очень приличный район. Сегодня на этом месте стоит полицейское управление. Когда я обратился к дежурному, тот ответил: “Зигмунд Фрейд? Не знаю, кто это такой”. В дом входили с параллельной улицы, Мария-Терезиенштрассе. Официально он назывался “Kaiserliches Stiftungshaus”, Императорский мемориальный дом, и стоял на месте театра, который за пять лет до того загорелся во время представления и стал могилой для нескольких сотен человек*. Этот дом называли Домом искупления, и такое прошлое отпугивало некоторых желающих там жить. Если поэтому квартирная плата была низкой, становится понятным, как Фрейд мог позволить себе такую квартиру. Сначала он едва сводил концы с концами. Ему пришлось заложить свои золотые часы, подарок от Эммануила, и даже золотые часы, которые он подарил Марте на свадьбу.Читать полностью...

Зигмунд Фрейд Глава 10. Истерички

24.04.2008

Идеи Фрейда о сексуальном происхождении всех неврозов начали оформляться к 1890-м годам. Первые случаи истерии, с которыми он работал, приходятся на период с 1888 по 1893 год. Самые яркие вошли в книгу “Этюды по истерии”, опубликованную в 1895 году. В ней Фрейд написал меньше, чем знал. Он все еще считался новичком, а Брейера, соавтора, беспокоили его нетрадиционные идеи. Тем не менее он не мог не признавать, что Фрейд прекрасно умеет ставить диагнозы. Одной из пациенток, переданных ему Брейером, стала “Эмми фон Н.”, богатая дама, страдающая от фобий. Экипаж Фрейда отвозил его к ней домой, где он проводил долгие часы. Сначала он назначал теплые ванны и массаж, затем перешел к гипнозу. Вдова немногим больше сорока, мать двоих дочерей, Эмми страдала от своих фантазий не меньше, чем Берта Паппенгейм: то по ее руке пробегала огромная мышь, то ее пыталось сожрать чудовище с клювом стервятника, то ей виделись окровавленные головы, плавающие в море. Описывая этот случай в “Этюдах по истерии”, Фрейд упоминает физические симптомы, включавшие в себя боли в ногах и желудке, тик лица и непроизвольный щелкающий звук, который она издавала ртом. Женщина постоянно думала о сумасшествии и домах для умалишенных. Она к тому же сама решила, что некоторые из ее страхов связаны с детскими воспоминаниями. Фрейд исследовал ее прошлое под гипнозом, и, как он утверждает, ему удалось избавить ее от многих страхов, проследив их до изначального события и “наведя ее на мысль”, что эти страхи ничем не оправданы. Ряд неприятных воспоминаний касался ее покойного мужа, промышленника, который был значительно старше ее и умер от удара в 1874 году, после чего его родственники обвинили Эмми в том, что она его отравила. Фрейд вроде бы стремился быть сдержанным, когда речь шла об истинном имени пациентов, но включил эти подробности в книгу. Любой, кто помнил события пятнадцатилетней давности, мог догадаться, о ком идет речь. Фрейд жаждал ярких примеров, чего-то подобного случаю Берты Паппенгейм. Эмми фон Н. не стала второй Паппенгейм, но ее драматическая история пришлась кстати исследователю, который знал, что поведение истериков редко описывают с такой тщательностью. Фрейд исходил из того, что клинический материал можно найти в самых невероятных местах – и в том, что люда говорили в состоянии эмоционального возбуждения. Ее настоящее имя, обнародованное недавно, было Фанни Мозер. Она родилась в 1848 году и в двадцать три года вышла замуж за русско-шведского промышленника шестидесяти пяти лет. Он заработал целое состояние на продаже дешевых часов в России и Центральной Азии. Вдову Мозер называли “самой богатой женщиной Европы”. История об “отравлении” началась с ее пасынка, который нашел в спальне, где умер отец, крысиный яд. Сделали вскрытие, завещание было оспорено, и с тех пор вдову не принимали в аристократических кругах, куда она так стремилась попасть. Так события выглядели со стороны (Фрейд упоминает лишь о немногих из них). Его хроника того, что происходило во внутреннем мире пациентки, отличается от этой истории, но не намного. Фрейд упоминает об “истории с ядом”, но не придает ей того значения, которое она могла иметь для госпожи Мозер. Обе версии свидетельствуют об одном: у этой женщины был сильный характер. Она настаивала на том, чтобы он позволил ей рассказывать обо всем так, как она сама хочет, и не прерывал ее. Она сказала: молчите и слушайте меня, и не нужно “задавать вопросы о том, откуда взялось то или другое”. Ее младшая дочь, Ментона, которая в то время была подростком (впоследствии она стала писательницей и коммунисткой, а умерла в Восточном Берлине в 1971 году в очень преклонном возрасте), вспоминала, как он приходил к ее матери. Он был “невысокого роста и худой”, “с иссиня-черными волосами и большими черными глазами”, застенчивый и очень молодой. Вот такой непохожий на себя Фрейд, подчинившийся властной пациентке, позволял госпоже Мозер говорить и говорить, иногда без гипноза. Он слушал и накапливал знания, как в этом случае, так и с другими пациентами, находил в беспорядочных мыслях спонтанные воспоминания и впечатления, которые говорили ему о большем, чем подозревали пациенты, и привели к созданию метода психоанализа, “свободных ассоциаций”. Фрейд не стал утверждать, что вылечил Фанни, хотя полагал, что ее состояние улучшилось. В 1924 году, за год до ее смерти, он сделал приписку на полях книги о том, что теперь ни один аналитик не может читать эту историю без “снисходительной улыбки”, но это был “первый случай, когда, я применил процедуру катарсиса”. Фанни была для него экспериментом. Как и все остальные. Фрейд видел во всех своих ранних пациентах материал для написания научных работ. Мозер-Эмми была одной из четырех пациенток, каждой из которых в “Этюдах по истерии” он посвятил одну главу. Еще одна глава была отведена на описание Брейером случая Паппенгейм под именем Анны О. Другие случаи заняли меньше места. Среди них история женщины, которую Фрейд назвал Цецилия М. Он подчеркнул, что случай очень важный, и добавил, что “соображения личного характера” не позволяют дать более подробное описание, несмотря на то, что он познакомился с ее историей “гораздо ближе”, чем во всех остальных случаях этого периода. Личность Цецилии тоже установлена*. Это Анна фон Либен, жена банкира, еще одна богатая женщина, которая могла быть узнана, если бы Фрейд сообщил слишком много подробностей. Она была не только богата и известна, но и участвовала в медицинско-социальной организации, поставлявшей Фрейду пациентов. Фон Либены, еврейское семейство как по линии Анны, так и со стороны ее мужа, страдали от неврозов и психической неустойчивости. Она была аристократий контакт, чем с госпожой Мозер, но подробностей он не приводит. Единственная галлюцинация, которую он описывает, не связана с ее прошлым. После того как Брейер и он сам отказались выписать ей одно лекарство (возможно, морфий), она увидела, как “они оба висят рядом на двух деревьях в саду”. Фрейд нашел яркое сравнение для описания фон Либен и ее истерии. Ее поведение, сказал он, было “истерическим психозом, которым она платила за свои старые долги”. Это значит, что она переживала заново травмы, которые накапливались в течение всей ее жизни, и избавлялась от них. В 1888 году ей был сорок один год, а богатство, удачный брак и дети не сделали ее счастливой. Фрейд не упоминает о ее сексуальной жизни, но он наверняка что-то об этом знал. Многие исследователи задумываются над историей этой жительницы Вены, пытаясь найти объяснение в том, в каком городе она жила. Вену считали городом чувственности, скрытой за фасадом габсбургской бюрократии, зарабатывавшей деньги цензурой и секретностью. Могло ли вызванное этим напряжение не сказываться на частной жизни людей?* * Ярчайшим свидетельством морального разложения в столице многие считали “Мейерлингскую трагедию” – крупный австрийский скандал того времени. Наследник престала, крон-принц Рудольф, и его любовница, семнадцатилетняя баронесса Мария Вечера, в ячитоз был чем-то вродгостиницу на высоте тысячи семисот метров над уровнем моря явилась Марта. “Вдруг кто-то вошел, совершенно раскрасневшийся в этот жаркий день, и я некоторое время смотрел на эту фигуру, пока не узнал в ней собственную жену”. Она предложила ему провести несколько дней вместе, “и я почувствовал, что не могу лишить ее этого удовольствия”. Такое поведение было достаточно необычным для Марты, родившейся на севере Германии и не любившей горы. Хотя дорога из долины была перестроена, чтобы привлечь туристов, даже в повозке, запряженной пони, подъем требовал несколько часов. Такое путешествие сложно проделать в жаркий день, если вы не очень легко одеты. Очевидно, желание Марты увидеться с мужем было очень сильным. Шесть лет, как он писал Флису, когда “ребенок следовал за ребенком”, “в ее жизни было мало места разнообразию и отдыху”. Он с радостью увидел, что “жизнь возвращается к женщине, которой пока не придется ждать ребенка, потому что теперь мы живем в воздержании, и ты прекрасно знаешь почему”. Фрейды по-прежнему старались избежать появления новых детей. Пятый ребенок, Софи, родилась за четыре месяца до того. Последняя, Анна, была зачата только в марте 1895 года, девятнадцать месяцев спустя. Возможно, такое вынужденное “безбрачие” обострило интерес Фрейда к восемнадцатилетней девушке и ее половой жизни, и Марта это почувствовала. О ней сохранилось мало биографических сведений, если не считать умения вести домашнее хозяйство и почтительного отношения к Зигмунду, и поэтому трудно строить предположения, свойственно ли это ее характеру. Но такое неприятное путешесте колдовства, и Фрейд с готовностью принялся его использовать, как и в случае с кокаином. Некоторое время Фрейд был убежден, что с помощью гипноза можно не только заглянуть в прошлое пациента, но и что-то ему внушить. Хотя идею “внушаемости” он воспринял неохотно, возможно, потому, что она принадлежала другому человеку. В 1880-х годах в сельской местности под Нанси возникла школа гипноза. Деревенский врач Амброуз Либо прославился тем, что гипнотизировал людей так, как это делают до сих пор по телевидению или в театре: пристально смотрел в глаза, вводил их в транс и заставлял подчиняться своим приказаниям. Амброуз Либо говорил пациентам, что их симптомы исчезли. Он лечил так головную боль, артрит, туберкулез. Этот простой врач (он не брал платы) или опасный шарлатан (он был родом из крестьянской семьи, а его объяснения были совершенно абсурдны) произвел впечатление на профессора медицины из Нанси Ипполита Бернгейма. Он использовал принцип Либо снятия симптомов с помощью внушения и поставил его на более профессиональную основу. В конце концов он отказался от гипноза и занялся внушением пациентов в состоянии бодрствования. Он назвал этот метод “психотерапией”. Либо и Бернгейм были чужаками. Одно упоминание этих имен приводило Шарко, владельца роскошного особняка и врача известнейших людей Европы, в ярость. Но метод из Нанси продолжал распространяться. Это был один из неверных поворотов в развитии медицины. В 1888 году Фрейд перевел книгу Бернгейма “О внушении” и написал Флису, что она не произвела на него большого впечатления. Он по-прежнему прень, и я некоторое время смотрел на эту фигуру, пока не узнал в ней собственваре 1889 были найдены застреленными в охотничьей избушке за городом. (Принц иногда останавливался в “Бельвю”, доме под Каленбергом. Если бы трагедия разыгралась там, это здание стало бы более известным, чем сейчас, когда его упоминают в связи со сном Фрейда об инъекции Ирме). Возможно, они сами покончили с собой, но есть предположения, что это было убийство. Аналогичные проблемы существовали и в Лондоне, где такой политической цензуры не было, но зато царило сексуальное лицемерие. О лондонских проститутках, принимавших множество обеспеченных клиентов, говорили с праведным гневом. Вена была не так добродетельна, и Артур Шницлер мог беспрепятственно описывать падших женщин в своих рассказах, что было бы невозможно в Англии. Что касается Фрейда, он считал, что невроз не зависит от того, где человек живет. Правда, иногда говорят, что евреи особенно подвержены заболеваниям нервной системы. Поскольку многие пациенты Фрейда были евреями, равно как и он сам, возможно, это повлияло на его практику в Вене и на всю психоаналитическую теорию. Сами евреи задумывались над этой психопатологией. Обычно ее объясняли сложной историей народа, борьбой за существование среди всеобщей ненависти, которая во времена Фрейда в Вене означала и борьбу за то же положение в обществе, что у остальных. Упоминают в связи с этим и иудаизм. Фрейд в конце концов пришел к заключению, что религию можно назвать коллективным навязчивым неврозом. Возможно, евреи как религиозный народ действительно более подвержены неврозам. В этих рассуждениях больше предположений, чем фактов, да и те легко поддаются искажению. Называть психоанализ “еврейской наукой” – еще не значит уничижительно о нем отзываться, но это выражение действительно можно понимать по-разному. О евреях до сих пор иногда говорят, что они больны и опасны. Такое мнение было широко распространено в Вене времен Фрейда, а позже оно оказалось очень выгодным для нацистов. Фрейд прилагал все усилия для лечения своих еврейских и нееврейских пациентов. Сначала, кроме выслушивания их рассказов, он мог только гипнотизировать больных, если у них была к этому восприимчивость. В это время он находил “чрезвычайно приятным иметь репутацию мага”. Гипноз был чем-то вроде колдовства, и Фрейд с готовностью принялся его использовать, как и в случае с кокаином. Некоторое время Фрейд был убежден, что с помощью гипноза можно не только заглянуть в прошлое пациента, но и что-то ему внушить. Хотя идею “внушаемости” он воспринял неохотно, возможно, потому, что она принадлежала другому человеку. В 1880-х годах в сельской местности под Нанси возникла школа гипноза. Деревенский врач Амброуз Либо прославился тем, что гипнотизировал людей так, как это делают до сих пор по телевидению или в театреноз ринита, или воспаления носа, распространенного заболевания, имевшего для Флиса большое значение (позже мы расскажем об этом подробнее). Фрейд лечил гувернантку девять недель. Вместо того чтобы прибегать к гипнозу, он просил ее рассказать ему, как появилась эта обонятельная иллюзия, потом клал руку на лоб или прикрывал ей виски ладонями, утверждая, что она до�йд устроил ее туда в октябре 1889 года. Матильда была незамужней еврейкой двадцати семи лет. Неудачная помолвка со “слабохарактерным” мужчиной оставила ее неудовлетворенной в сексуальном плане, и она отказалась от мужчин в пользу “блестящей карьеры”, что ее семья (а возможно, и Фрейд) сочла свидетельством “мании”, и поэтому ее отправили в клинику. В клинике отмечали, что “она сотворила культ из своего врача, который лечил ее гипнозом во время депрессии”. Это была еще одна пациентка, влюбленная во Фрейда. История Матильды С. не вошла в “Этюды по истерии”. Не стала героиней и Полина Тейлер, жена школьного друга и наперсника Фрейда Эдуарда Зильберштейна, которая пошла (или была отправлена) к нему на прием весной 1891 года из-за “меланхолии”. Ей был двадцать один год, и она пробыла замужем совсем недолго. Придя в дом, она сказала своей служанке подождать внизу, поднялась на четвертый этаж и прыгнула вниз. Еще одна несчастная женщина с тайной, так и оставшейся неразгаданной. Позже в том же году Фрейды решили переехать из Дома искупления. К тому времени у них было уже трое детей: Матильда, Мартин (родившийся в декабре 1889 года) и Оливер (февраль 1891 года), а с лета 1891 года Марта носила уже четвертого, Эрнста, который появился на свет в апреле 1892 года. Новая квартира в доме 19 на улице Берггассе была выбрана Фрейдом. Дом был больше и лучше, чем первый, но немного дальше от центра. Марта не была довольна переездом и считала, что они опустились на ступеньку ниже. На том конце Берггассе, который выходил на канал, находились лавки старьевщиков. Впоследств� объектом любви Элизабет, умерла при родах. Элизабет приехала домой как раз после ее смерти. В конце концов Фрейду удалось проследить источник ее болезни до мыслей у кровати сестры: В тот момент, когда у нее появилась ужасная уверенность, что ее любимая сестра умерла, не попрощавшись с ними, и она не смогла облегчить ее последних дней своей заботой, – в тот самый миг в мозгу Элизабет мелькнула другая мысль, и сейчас она вернулась, яркая, как вспышка молнии в темноте: “Теперь он снова свободен, и я могу стать его женой”. Она не рассказала ему про эту мысль. Так предположил сам Фрейд. Когда Элизабет начала возражать против его диагноза, он сказал, что “мы не отвечаем за свои чувства”, и добавил, что, подавляя их и даже вызвав болезнь, она продемонстрировала свою высокую мораль. Так подходили к порочным мыслям уже в двадцатом веке. Элизабет признала его правоту, и катарсис произошел. Фрейд прекрасно понимал, что скептики, особенно коллеги, решат, что его рассказы слишком литературны, и честно заявляет, что, имея образование невропатолога, я “до сих пор удивляюсь, что эти случаи больше похожи на рассказы и, как могут сказать, выглядят несерьезно и ненаучно”. Он настаивал на том, что представляет точные научные данные, таким образом стараясь расположить к себе и ученых, и остальных людей. Последней в параде истериков выступала Катарина, дочь владельца таверны, с которой он познакомился на вершине горы и одним летним днем поставил ей диагноз. Ее история тоже представлена в виде рассказа. Эта восемнадцатилетняя девушка работала в альпийском домике на горе, где Фрейд обедал. Из его записи в книге для посетителей она узнала, что он врач, и подошла к нему, чтобы поговорить о своих больных нервах. Она страдала от приступов одышки, которые, как предположил Фрейд, были вызваны тревожностью. Ее история была рассказана в виде диалога. Она описала “страшное лицо”, которое ей постоянно видится. Как оказалось, это лицо ее дяди. Она тут же рассказала Фрейду, как застала его лежащим на ее двоюродной сестре (“Может, ты видела обнаженное тело?” – “Там было слишком темно”) и как тот же самый дядя залезал в ее собственную постель, когда ей было всего четырнадцать, и сексуально ее домогался. Фрейд поставил диагноз истерической тревожности. Девушка не могла избавиться от ощущения тревоги, вызванной злым дядей – или, как признал Фрейд в примечании к “Этюдам по истерии” в 1924 году, злым отцом. “Дядя” в первой версии рассказа был всего лишь прикрытием. Впервые Фрейд написал о том, как повлиял на человека яркий сексуальный эпизод детства. Возможно, ему легче было добиться откровения от простой девушки, чем от баронессы или богатейшей женщины Европы. В письме Флису (неизвестном до тех пор, пока Джеффри Мэссон не издал их переписку без сокращений в 1985 году) сообщается точное время и место этой истории – “подходящий для меня случай”, как пишет Фрейд. Был август 1893 года, Фрейд был в Земмеринге, в то время как вся его семья находилась в Рейхенау. В действительности все было не так просто, как представлялось в “Этюдах по истерии”. Во-первых, на горе Фрейд был не один. Его сопровождал друг-педиатр доктор Оскар Рие, который впоследствии появляется в сне об Ирме (и будущая жена которого, Мелани, была сестрой новой жены Флиса Иды). Они совершали “сложное путешествие” по горе Ракс, длившееся два дня. Был ли Рие с ним в тот момент, когда он увидел Катарину? Они остановились в гостинице “Отто Хаус”, названной в честь эрцгерцога Отто и находившееся у самого пика Якобскогель. Рейхенау осталось далеко внизу, в долине. К 19 августа он уже познакомился с Катариной и поставил диагноз. Потом, как он рассказывал в письме Флису, произошло нечто странное. Откуда ни возьмись в гостиницу на высоте тысячи семисот метров над уровнем моря явилась Марта. “Вдруг кто-то вошел, совершенно раскрасневшийся в этот жаркий день, и я некоторое время смотрел на эту фигуру, пока не узнал в ней собственваре 1889 были найдены застреленными в охотничьей избушке за городом. (Принц иногда останавливался в “Бельвю”, доме под Каленбергом. Если бы трагедия разыгралась там, это здание стало бы более известным, чем сейчас, когда его упоминают в связи со сном Фрейда об инъекции Ирме). Возможно, они сами покончили с собой, но есть предположения, что это было убийство. Аналогичные проблемы существовали и в Лондоне, где такой политической цензуры не было, но зато царило сексуальное лицемерие. О лондонских проститутках, принимавших множество обеспеченных клиентов, говорили с праведным гневом. Вена была не так добродетельна, и Артур Шницлер мог беспрепятственно описывать падших женщин в своих рассказах, что было бы невозможно в Англии. Что касается Фрейда, он считал, что невроз не зависит от того, где человек живет. Правда, иногда говорят, что евреи особенно подвержены заболеваниям нервной системы. Поскольку многие пациенты Фрейда были евреями, равно как и он сам, возможно, это повлияло на его практику в Вене и на всю психоаналитическую теорию. Сами евреи задумывались над этой психопатологией. Обычно ее объясняли сложной историей народа, борьбой за существование среди всеобщей ненависти, которая во времена Фрейда в Вене означала и борьбу за то же положение в обществе, что у остальных. Упоминают в связи с этим и иудаизм. Фрейд в конце концов пришел к заключению, что религию можно назвать коллективным навязчивым неврозом. Возможно, евреи как религиозный народ действительно более подвержены неврозам. В этих рассуждениях больше предположений, чем фактов, да и те легко поддаются искажению. Называть психоанализ “еврейской наукой” – еще не значит уничижительно о нем отзываться, но это выражение действительно можно понимать по-разному. О евреях до сих пор иногда говорят, что они больны и опасны. Такое мнение было широко распространено в Вене времен Фрейда, а позже оно оказалось очень выгодным для нацистов. Фрейд прилагал все усилия для лечения своих еврейских и нееврейских пациентов. Сначала, кроме выслушивания их рассказов, он мог только гипнотизировать больных, если у них была к этому восприимчивость. В это время он находил “чрезвычайно приятным иметь репутацию мага”. Гипнидерживался взглядов Шарко. На следующий год Фрейд отправился в Нанси и изменил свое мнение. Там была и Анна фон Либен. Фрейд ехал туда через Швейцарию, где навестил Фанни Мозер, у которой было имение под Цюрихом. Незадолго до того она уехала туда после курса лечения с Фрейдом, так что, возможно, визит был скорее светским, чем профессиональным. (Сколько пациентов Фрейда стали его друзьями и насколько тесна была эта дружба, никто не знает. Возможно, ему пришлись по душе только Мозер и фон Либен, но и тут не было дружбы как таковой. Он был молодым врачом, полезным им, а они были полезны ему.) Из Цюриха Фрейд отправился в Нанси, куда поехала и Анна фон Либен. Возможно, он пригласил ее, или она сделала это сама, поскольку решила, что это будет интересно. В Нанси бывали десятки врачей, но мало кто мог так успешно добиваться своих целей, как известный нам невропатолог из Вены. Он увидел “трогательный спектакль, в котором старый Либо работает с бедными женщинами и детьми рабочих”. Он увидел, как Бернгейм гипнотизирует пациента, заставляя его делать идиотские вещи, например открывать зонтик, когда врач заходит в палату (снова трюк артиста-гипнотизера). Фрейд писал, что “получил сильнейшее впечатление о том, что в человеке могут скрываться мощные психические процессы, которые тем не менее остаются не замеченными сознанием”. Правда, он не видезрешить ей остаться – это явно необычный поступок. Вполне может быть, что пуританин Рие увидел Фрейда вместе с Катариной и сделал свои выводы. В “Этюдах по истерии” описывается всего одна встреча, но, возможно, в ней было соединено несколько, для большей литературности. Рие мог воспользоваться телефоном гостиницы и послать невинное сообщение Марте по почте в Рейхенау, чтобы та приехала и сделала Зигмунду сюрприз. Благодаря Суэйлзу мы знаем истинную биографию Катарины. Ее звали Аурелия Кроних, и до того она жила с родителями на соседней горе, Шнееберге, где ее отец, Юлиус, владел харчевней. Юлиус, родом из Вены, оставил семью и женился на двоюродной сестре Аурелии. У них родилось четверо детей. Его жена стала владелицей только что построенной гостиницы “Отто Хаус” на горе Ракс. Именно там она жила с детьми в августе 1893 года, во время посещения Фрейда. Возможно, Аурелия не была так невинна в сексуальном смысле, как предполагает Фрейд. Возможно, их встреча не была неожиданной. Наверняка он видел Аурелию в гостинице, где она помогала матери. Быть может, к нему обратилась сама госпожа Кроних, которая беспокоилась о здоровье дочери. Поскольку летом Фрейд жил в Рейхенау и бывал на обеих горах, он мог слышать слухи о муже и жене Кроних, которые жили буквально друг напротив друга. Таким образом, у него уже была готовая гипотеза. Полная история семьи, появись она в печати, раскрыла бы слишком многое, и Фрейд оставил лишь самые существенные детали, добавил немного загадочности – одинокую гору, девушку, явившуюся как привидение, – и написал очередную историю. Марта и половое воздержание относились к другой истории, которую он не писал.